Qui prodest?
Исходя из столь явных и неоспоримых итогов «демореволюции» 1991 года, попытаемся ответить и на главный вопрос: «Кому выгодно?»
Существуют несколько параллельных и одновременно взаимно пересекающихся ответов на этот вопрос (социально-политическая геометрия — явно неевклидова).
Прежде всего, это выгодно определенным внешним силам, которые еще с начала 90-х годов трактуют крах ГКЧП и уничтожение Советского Союза как безусловную победу США и «свободного мира» Запада над «тоталитаризмом советского образца» в холодной Третьей мировой войне. Несомненно, что определенные и весьма значительные дивиденды Америка и в целом «золотой миллиард» от этой победы поды получили. Устранение реального военно-стратегического «потенциала сдерживании», которым обладал СССР, расширение зоны своего геополитического влияния и «зоны доллара» практически на весь мир свободный доступ к сырьевым, технологическим и кадровым богатством «постсоветского пространства» — все это послужило гигантским допингом для экономики США и — отчасти — для экономики объединенной Европы.
Однако следует признать, что действие такого допинга оказалось весьма кратковременным и не только не устранило системные конфликты западной (американской) модели развития, но и в значительной мере углубило и обострило их. Мы сегодня видим это в нарастающей финансово-экономической и военно-политической нестабильности «глобального миропорядка», столь отчетливо проявившейся в событиях 11 сентября 2001 года, а затем распространившейся на Ближний и Средний Восток (Афганистан, Ирак, Ливан и Палестину, возможно — Иран и т. д.).
Кроме того, столь масштабные изменения внутри страны, по большому счету не потерпевшей ни военного поражения, ни серьезного экономического кризиса (темпы прироста произведенного национального дохода по итогам 1988 года, последнего года перед началом радикальной ’’перестройки’’ экономики, составляли целых 4,4 %), могли состояться только при наличии достаточно широких и влиятельных слоев общества, заинтересованных в подобных сдвигах.
Не будем здесь указывать на национальные элиты союзных республик, получившие после 1991 года все атрибуты суверенной власти: президентские и министерские посты, посольства и т. д. и т. п., — развитие событий определялось, прежде всего, на союзном уровне.
В сложившейся к тому времени внутри СССР «трехконтурной» модели экономики официальный внутренний контур, связанный прежде всего с работой оборонного комплекса страны, играл по прежнему ведущую, но уже далеко не определяющую роль. Гораздо более динамично и эффективно в советской экономике развивались «внешний контур»— выведенные за пределы национальной юрисдикции активы, которые курировались определенными кругами КГБ, а также «теневой контур»— всякого рода «цеховики» и «индивидуалы», которые (в том числе через криминальные структуры) опекались Министерством внутренних дел.
Положение дел в «теневом контуре» достаточно хорошо изучено: так, например, согласно Андрею Бекряшеву и Игорю Белозерову, в 1973 году, теневой сектор в СССР составлял примерно 3 % ВВП, в 1990–1991 годах — 10–11 %, в 1993 году по России — 27 %, а в 1996 году (данные Московского института социоэкономических проблем) — уже 46 %.
Понятно, что расширение и усиление этого контура отвечало интересам связанных с ним людей и структур, что, в частности, дало повод Станиславу Говорухину уже в 1994 году охарактеризовать «рыночные реформы» после 1991 года как «великую криминальную революцию».
В равной мере политическую динамику 90-х годов можно оценить и как «Великую бюрократическую революции». Чиновная властная вертикаль неимоверно разрослась и усилилась, а масштабы коррупции на всех ее этажах просто не поддаются описанию. По итогом 2005 года в рейтинге коррумпированных стран, который составляет Transparency International, Россия опустилась с 90-го на 126-е место, «догнав» Албанию, Нигерию и Сьерра-Леоне. Пусть даже ежегодный оборот коррупционных средств и не составляет у нас 30 миллиардов долларов, как утверждают эксперты Фонда ИНДЕМ, — всё равно значительная часть государственного аппарата объективно является неотъемлемым составным элементом «теневого контура» сегодняшней экономики.
Что же касается не менее, а, может быть, даже еще более мощного «внешнего контура», то данные по нему в силу понятных причин практически отсутствуют и могут быть восстановлены лишь оценочно, на основе косвенных и сложных экономических подсчетов. Не вдаваясь в подробности соответствующие методологии можно сказать, что с конца 60-х годов поэтапно усиливалась сырьевая ориентация Советского Союза, что обуславливало его включение в механизмы мировой западной экономики. Знаменитый «детант» «разрядка») 70-х во многом определялся именно этим фактором, несомненно, связанным с приходом в 1967 году к руководству госбезопасностью Юрия Андропова. С «разрядки» началось перераспределение ресурсов советской экономики в пользу «внешнего контура», где формальная прибыльность операций была намного выше, чем ВПК и даже в теневой экономике.