Так бы автор и ломал голову над этой великой загадкой современности, но волей случая оказался свидетелем реакции одного своего зарубежного знакомого на крупные финансовые неприятности — и всё сразу встало на свои места: это поведение вкладчиков терпящего крах банка.
«Коммунистический банк» лопнул. Вкладчики, узнавшие об этом, поспешили снять свою наличность (денежную или политическую — неважно), чтобы перевести в более надежное место. Кто не успел — остался в дураках. Таковыми можно считать у нас всех «держателей» невозвратимого трудового вклада в строительство коммунизма — тех, кто назывался «советским народом», кто жил и работал в этом обществе и для этого общества.
Говоря о «коммунистическом банке», автор обязан уточнить, что термин этот условный и ни в коем случае не обозначает известное финансово-кредитное учреждение. Под понятием «банк», в том числе «коммунистический банк», здесь подразумевается своеобразный центр влияния мировых масштабов: со своей идеологией, политикой, экономикой и, конечно, людьми, которые образуют эти центры и принадлежат к ним хотя бы в одной из названных выше областей. Формальная принадлежность при этом далеко не всегда совпадает с действительной, не говоря уже о том, что массы людей, испытывающих, например, идеологическое влияние одного «банка», исправно работают на экономику другого.
Тем не менее, приблизительный круг таких мировых «центров силы» назвал бы всякий, кто хоть немного интересовался современностью: США, «общий рынок» (Европа), СССР, Япония. Но действительный характер и внутренняя динамика таких «банков» — уже не открытая информация.
По аналитическим данным, в настоящее время существуют пять глобальных структур: американская, коммунистическая, католическая, сионистская и японская. Очень близко к созданию сравнимых центров влияния подошли мусульманские государства, социал-демократия Европы и, возможно, Китай.
Советский строй представлял собой, по сути, огромную управленческую пирамиду, и те, кто пришёл на её вершину по ступеням власти, сами были частью этого иерархического единства. Иная форма организации, вероятно, была для них не то что непредставима, но чужда. Это и не позволило им противопоставить сионистскому «банку» — мусульманский, японскому — китайский, католическому — социал-демократический. Такая негибкость, во-первых, оставляла СССР без реальных союзников, которых создали себе США, а, во-вторых, несколько задержала формирование возможных «центров силы» в Европе и Азии.
Следствия этой задержки достаточно разнообразны, но здесь останавливаться на них не имеет особого смысла. Автор позволит себе лишь показать обратную сторону медали: глобальный «межбанковский» союз Запада во главе с США имел общего врага и общую задачу противостояния коммунистической экспансии. Поэтому принципы такого союза по необходимости были едины и по необходимости противопоставлены коммунистическим принципам.
В данном смысле коммунизм действительно служил знаменем эпохи. С его крахом универсальные принципы «свободы», «демократии» и «рыночного хозяйства», начертанные на фасаде западных обществ, окончательно выявили свой рекламный характер. Свобода передвижений вдруг оказалась ограниченной возможностями (и потребностями) ЕЭС и США, диктатура (желательно военная) — лучшей демократией для развивающихся стран, а рынок — эффективным лишь при протекционизме, планировании, государственном долге, а также определенном уровне безработицы, нищеты и голода.
Некоторое время, конечно, можно делать вид, что ничего не изменилось, — тем более, политическая инерция и прямая заинтересованность США в сохранении статус-кво, а других западных «банков» в сохранении статус-кво вне своего «клуба» реально существуют. Поэтому можно совместно блокировать Ливию и Кубу, а также воевать с Югославией или другой страной, чем-то нарушающей статус-кво.
Но былого единства нет и не будет, «межбанковские» отношения неминуемо выходят за сложившиеся ранее рамки, так что США могут сколько угодно поздравлять себя с победой в «холодной войне» и заявлять о «конце истории» — крах коммунизма не только поставил под вопрос их роль признанного лидера «свободного мира» — он де-факто устранил весь «свободный мир».
Реальные принципы и механизмы деятельности каждого «мирового банка», будь то американский, сионистский или японский, достаточно далеки от свободы-демократии и достаточно близки коммунистическим и нацистским — вернее, это явления одного порядка. Назвать их тоталитарными было бы проще и понятнее, но раз уж термин «тоталитарный» получил устойчивую негативную окраску, применение его к здравствующим структурам, скорее всего, будет воспринято как дифамация: «Какой же тоталитаризм без концлагерей? Это же свободное общество!..» Так что пусть будут «мировые банки»…