— Не могу объяснить. Странно. Ты не мог бы выключить? — Арника повела плечами, словно хотела освободиться от моих объятий, — Мне не нравится.
— Но ты только что говорила, что тебе нравится музыка!
— Нет, я не хочу больше.
Черты ее лица вдруг ожили, искажаясь от внутреннего напряжения. На гладком лбу залегла тонкая, едва заметная морщинка, как будто потемнели, туманясь, глаза.
— Выключи.
Невероятно! В ровном голосе ясно слышны нотки волнения. Арника попыталась отстраниться, но я крепко держал ее.
— Выключи!
— Почему? Что ты чувствуешь?
— Не хочу больше.
— Скажи мне, что ты чувствуешь?!
— Пожалуйста…
Поток звуков, вырывающихся из динамика, нарастал, приближаясь к эпицентру бури, и Арника в моих объятиях дернулась сильнее:
— Пусти! Выключи! Я не могу больше!
Ослепленный этим, как мне казалось, пробуждением, опьяненный красотой оживающего, взволнованного, болезненно-напряженного лица, я только крепче прижал ее к себе. Кто бы мог подумать, что Арнику так взволнует музыка! Неужели я наконец нашел волшебство, способное превратить ее в человека!
Вот долгожданный, грозный накат последней волны, дрожащий и сверкающий всеми оттенками дождевых капель в лучах солнца, ослепительная вспышка молнии на оконном стекле. Ликующая песня радости и любви… Именно в это мгновение она должна была «проснуться», посмотреть на меня глазами, в которых бы засияли отражения этих сверкающих солнечных брызг, и улыбнуться новой улыбкой, сделавшей ее лицо прекрасным…
Арника судорожно вздохнула, закрыла глаза, и ее тело бесчувственной тяжестью осело на мои руки. Я едва успел подхватить его.
— Арника, что с тобой?!..
Как приводить в чувства цветок? Я поспешно выключил центр, оборвав на полуноте мелодию, уложил ее на диван, смочил виски и лоб водой из графина.
Наверное, лучшим лекарством была тишина — внезапно, так же как и упала в обморок, Арника открыла глаза.
Она прикоснулась к мокрому лицу:
— Я… мне стало нехорошо.
— Да. Ты упала в обморок.
Я погладил ее по влажным у висков волосам, по бархатной щеке.
— Я знал многих меломанов, но еще никто, по-моему, не лишался чувств от классической музыки. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Только пить хочется.
— Сейчас.
Она взяла стакан из моих рук и выпила его залпом.
— Еше?
— Да.
Она постепенно приходила в свое нормальное состояние, которое для меня продолжало быть ненормальным. Еще несколько мгновений, и передо мной была прежняя, невозмутимая Арника, только некоторый беспорядок в одежде подтверждал, что ее короткое преображение не приснилось мне.
Я слышал где-то, что музыка воздействует не только на человеческий организм. Будто бы ее волны чувствуют и животные, и растения. Значит, определенный звуковой код мог приоткрыть подсознательные тайны этого цветка. Ее нервы, не воспринимающие боль, оказались слишком чувствительны к звукам. Но я не могу повторить эксперимент, не могу рисковать ее здоровьем из-за своих предположений. Какое разочарование!
Каждый день, проведенный с ней, убивал крошечную частичку моей надежды. Она казалась неуязвимой в своей невидимой броне вечного спокойствия. И я наконец поверил, что мои усилия напрасны. Ничто и никогда не заставит ее сердце биться чаще. Прекрасное, нежное, беззащитное создание оказалось равнодушным и не знающим жалости, как кусок льда.
Теперь я должен был отступить с легким разочарованием от осознания непреодолимости препятствия. Улыбнуться и попрощаться. И только теперь, когда было уже поздно, я понял, что в этой жизни мне нужна только бесчувственная, ледяная Арника.
С прежним безумным пылом я бросился в противоположную сторону, пытаясь вернуться к прошлой жизни и забыть глубокую прозрачность переменчивых глаз, взгляд, пристальный и отрешенный — задумчивый взгляд из другого мира, давний единственный поцелуй. Но она не давала мне уйти, и чем отчаяннее я боролся за свою свободу, тем сильнее меня тянуло в маленькую странную комнату, к странной Арнике.
Она совершенно не была против. И я приходил снова и снова. Переживал, мучился. Злился на себя, но все равно приходил. Давал себе обещания, что этот раз — самый последний и ничто не заставит меня больше переступить порог этого дома, но на следующий вечер опять был здесь, чтобы снова давать себе невыполнимые обещания.
Конечно, она даже не подозревала о моих терзаниях и не знала, что я медленно, но упорно приближаюсь к пограничному состоянию кризиса и сам боюсь гадать, что будет со мной дальше.
Однажды мы возвращались после долгой прогулки по ночному городу и уже у самого дома столкнулись с подвыпившей компанией, не желающей пропускать нас в подъезд.
Словесная перепалка была короткой, но весьма красочной. Обычно после подобных оскорблений сразу переходят к прямым действиям. Я боялся не за себя. Арника показалась мне вдруг особенно ранимой, беззащитной, хрупкой. Она вряд ли сможет постоять за себя, не чувствуя боли, не зная страха, равнодушная к оскорблениям и угрозам.
Сначала они были заняты мной, и этот интерес успешно отвлекал их от нее. Но крик, полный совершенно невыносимой боли, заставил меня на несколько мгновений забыть о нападающих и пропустить пару ударов, которые оказались решающими. Особенно последний, рассекший мне щеку и отбросивший к стене. В просветах мерцающего сознания мне удалось увидеть Арнику и человека у ее ног, прижимающего ладони к распухшему лицу.
Мне уже доводилось видеть такие лица после прямого попадания на кожу делириантного газа. Кто-то из компании кинулся на помощь поверженному, но, не добившись от него объяснений о случившемся, бросился к Арнике и тут же отскочил, с удивлением осматривая свои ладони.
— Она обожгла меня. Она обожгла меня!
Удивление в его голосе сменилось болью. Невероятно! Одним прикосновением беззащитная Арника уложила двоих… нет, похоже, уже троих. А я-то рвался защищать ее…
— Зар… — прозвучал надо мной негромкий голос. — У тебя все лицо в крови.
— Где эти?..
— Ушли.
— Может быть, убежали?! Что ты сделала с ними?
Арника помогла мне подняться, и, опираясь на ее плечо, я добрался до лифта.
— Так что это было?
— Стрекательные клетки. — Она нажала кнопку вызова и протянула мне носовой платок.
— Какие клетки?
— Стрекательные.
Кончики пальцев прикоснулись к моей руке, и я почувствовал довольно ощутимый укол, словно от прикосновения к стеблю крапивы или от слабого удара током.
— Больно.
— Может быть еще больнее.
— Я это видел.
В ее квартире я прямо прошел в ванную, открыл кран и несколько мгновений изучал себя в зеркале. Зрелище было малоутешительное.
— У тебя есть пластырь или что-нибудь такое? Может быть, перекись водорода?
Она не ответила, но я почувствовал легкое прикосновение к своей щеке. Арника провела по моему лицу и теперь внимательно рассматривала пальцы, испачканные моей кровью.
— Она красная и… и соленая.
Я глянул на нее через плечо и увидел, как она с удовольствием слизывает кровь со своих пальцев. Довольно неприятное чувство покоробило меня, а она встретилась со мной взглядом и улыбнулась.