— И как именно ты собираешься вернуть нас туда, где мы должны быть? — Покачав головой, Бенджамин издал короткий смешок. — В одном ты права — Это звучит безумно. Это кажется безумием. Потому что это единственная жизнь, которую я когда-либо знал. Это моя реальность. Я понимаю умом все, что ты мне сказала, и все, что ты сказала, происходит, но...
— Мы должны пойти в ту хижину. — перебила она его. — Я не уверена, что мне нужно делать после этого — все еще туманно — но, вероятно, это придет ко мне, когда я окажусь на месте.
— Так... мы идем в лесной домик? Это наш портал?
Она сжала его руку.
— Давай просто насладимся нашим обедом прямо сейчас.
— В этом мире вкусный чай.
— Угу.
Они ели медленно, не говоря больше о том, почему они здесь, но делая вид, что это обычная трапеза, изредка разговаривая ни о чем конкретном, позволяя молчанию падать естественно, наслаждаясь тем, что они вместе.
В последний раз, как боялась Глория.
Более чем через час, заставив тетю Рут многократно доливать им напитки, а затем по очереди воспользовавшись единственным туалетом унисекс, они снова вышли на улицу. На дороге по-прежнему не было ни машин, ни пешеходов на прерывистом тротуаре.
— Итак, — сказал Бенджамин, — мы идем пешком, едем на машине или как?
— Это недалеко, — ответила Глория, указывая себе за спину. — Прямо за тем углом, на самом деле. Мы можем дойти пешком.
В конце Мейн-стрит возвышался знакомый участок гранитной скалы на поросшем лесом склоне холма, и, взяв Бенджамина за руку, она повела его по короткому участку тротуара к следующему перекрестку. Как и прежде, Хиксвилл оправдал свое название, как только они оказались за пределами Мэйн. Здесь были люди, грубые люди в бедных заваленных мусором дворах, враждебно глядящие на них, хотя там, где должен был быть шинный двор, горел костер из шин, из кучи которых валил черный дым...
Но горели не шины. Тела.
Глории стало плохо. Потому что, это был не пожар, а погребальный костер, массовая кремация. В медленно разгорающемся пламени она увидела людей, которых узнала: Рикардо, владельца пропавшего мексиканского ресторана в Хиксвилле; семью Янг, их соседей по дому; Гуйлу, бывшую медсестру ее бывшего работодателя доктора Горшина; ее подругу по колледжу Нину.
Ее мать должна была быть поблизости.
Ей пришло в голову, что они должны были увидеть поднимающийся дым, когда въезжали в город или, по крайней мере, когда свернули на эту улицу, но они этого не видели. Глория огляделась, увидела, что все местные жители смотрят на нее. В воздухе витала энергия, которая, казалось, предвещала опасность. Она крепче сжала руку Бенджамина.
— Это... люди? — недоверчиво спросил он, глядя на пламя. — Которые должны нам помочь?
Она не ответила, но потянула его вперед.
Через минуту или две они стояли перед пустым участком, на котором находилась хижина.
Небольшое здание стояло перед линией высоких деревьев, одновременно являясь частью пейзажа и совершенно неуместным. Вход без двери открывался в черноту, как будто внутри была не одна комната, а огромное пустое пространство. Справа от хижины послышалось движение, и из-за деревьев вышел мужчина с длинными волосами закрывающими лицо, держащий в руках большой изогнутый нож и улыбающийся хищной, слишком широкой улыбкой.
Дэн! О боже, это был их сын-убийца!
Вскоре Глория заметила и других людей. Две другие фигуры стояли по другую сторону хижины. Пола и Мика.
Они тоже безумно ухмылялись. По какой-то причине на них были черные деловые костюмы. Белые накрахмаленые сорочки.
Боясь, что Бенджамин будет обманут этой картиной, она повернулась к нему, но его уже не было рядом с ней.
Когда она отпустила его руку?
Она повернулась и увидела его в нескольких шагах позади, застывшего на месте. Не моргая, не в силах пошевелиться, он стоял в центре улицы. Рядом с ним, перекинув руку через его руку, стояла ее мать.
Грубые мужчины и суровые женщины, населявшие эту часть города, выходили из своих домов на улицу, медленно приближаясь, окружали.
— Значит, ты добралась сюда, — сказала ее мать. — Зря.
— Отпусти его, — приказала Глория. — Сейчас же!
— Он не уйдет.
— Нет, я забираю его с собой.
Она сказала то, что Глория знала, что она собиралась сказать, и то, что она не хотела, чтобы она говорила:
— Он должен умереть.
— Он уже мертв! Я хочу его воскресить.
— Ты больше не будешь возвращать людей, когда они умрут.
— Почему?
— Это не то, что мы делаем. Это не наша цель.