Видимо, нет, потому что позже, когда дети играли на заднем дворе, он сказал ей, что завтра утром ему придется встретиться с Лукасом один на один по поводу проекта, который потребует обновления их серверов.
— Я думаю, стоит ли мне поднимать эту тему, — сказал он. — Это первый раз, когда мы останемся вдвоем после вечеринки, и я думаю о том, чтобы встретиться с ним и спросить: "Какого черта?". А может, просто надрать ему задницу.
— Нет! — сказала Глория.
Бенджамин криво улыбнулся.
— Ты думаешь, я не смогу ему навалять?
— Не в этом дело. Это может быть опасно. Я серьезно.
— Не волнуйся, — заверил он ее, и по его голосу она поняла, что он знает, что это не смешно.
— Ты должен встретиться с ним наедине?
— Я мог бы взять Инессу с собой.
— Сделай это.
— На случай, если мне понадобится свидетель?
— Среди прочих причин. Но в идеале не видеться с ним.
— Но я хотел бы с ним встретиться!
Она понимала этот порыв, но она также понимала, что это крайне опасно. Что бы ни пришло за Бенджамином, оно не шутило, и было бы глупо недооценивать его или предоставить ему возможность легко расправиться с ним.
— Ты на работе, — сказала Глория, — и ты обсуждаешь проект. Просто... будь профессионалом. Не привносите в это ничего личного. Так ты будешь в безопасности.
— О, они не уволят и даже не сделают мне выговор за... — До него вдруг дошло. — О.
Она кивнула.
— В такой безопасности.
— Наверное, ты права.
— Я права. У тебя есть не только ты, чтобы думать о себе. У тебя есть я. И ты не умрешь просто так. Только не в мою смену.
— Звучит убедительно.
— Это из какого-то фильма.
— А еще у меня есть дети, — добавил он.
— И дети, — согласилась она.
А про себя задумалась. А что если они присланы чтобы убить Бенджамина? Даже сейчас, когда она думала о них, они все равно не казались достаточно важными, чтобы так повлиять на него.
Они не казались настоящими.
Это было правдой. Конечно, они были, но в другом смысле они не были, по крайней мере, для нее, и хотя было ясно, что Бенджамин считает иначе, Глория не могла найти в себе родительские инстинкты, которыми она должна была обладать.
Рут как-то незаметно вошла в дом, и Глория удивилась, услышав позади себя голос маленькой девочки.
— Мамочка?
Глория обернулась.
— Да, милая?
— Я хочу пить.
Глория улыбнулась своей дочери.
— Конечно. Что бы ты хотела?
В течение следующей недели она не стала ближе к своим детям. Более того, чем больше времени они проводили вместе, она чувствовала себя все более отдаленной от них. Хотя она была с ними каждый день с момента их рождения, родила их, сначала Брэдли, а через год Рут, она в то же время знала о жизни без них, и именно эти воспоминания были более эмоционально правдивыми.
Они были хорошими детьми. Так считали их учителя, так считала женщина, руководившая их детским садом, так считали родители их друзей, так считали соседи, но Глории казалось, что она уловила в поведении Брэдли коварство, тонкую, но заметную тенденцию почти незаметно подрывать авторитет родителей. Когда Бенджамин говорил ему, что пора спать, Брэдли мог сделать вид, что не услышал его, или притвориться непонимающим, делая вид, будто неправильно расслышал слово и не понял наставления. Когда Глория говорила ему что-то сделать, он делал это, но она ловила его на том, что он закатывает глаза — на Рут, если она была рядом, или вообще ни на кого, если он был один. Он не был совсем уж бунтарем. На самом деле, его поведение едва ли можно было назвать озорным. Но он был не совсем вежливым мальчиком, каким притворялся, и Глория это заметила.
И это беспокоило ее.
Это обеспокоило ее еще больше, когда она поняла, что большинство его мелких актов неповиновения были направлены на его отца. Доверчивая душа, каким он был, Бенджамин казался совершенно невежественным. Он так любил обоих детей, что Глория сомневалась, что он заметит какой-либо недостаток у кого-либо из них. Но вскоре в субботу она поливала фикус в гостиной, как вдруг из кухни раздался грохот, и Бенджамин вскрикнул от боли. Сразу же охваченная чувством панического ужаса, Глория бросилась через гостиную на кухню, где увидела своего мужа, лежащего на полу, истекающего кровью среди нагромождения ножей и разбитых тарелок.