И вот тогда я впервые увидел её.
Надо сказать, телесность в больнице совсем не то, что в обычной жизни, телесностью тут пропитано всё, это сама суть места, и тело тут становится штукой очень прозаической, далёкой от стыда, вожделения и прочих внебольничных заморочек. Пациенты обоего пола частенько разгуливают по коридору чуть ли не в трусах, и никого это не смущает. И уж тем более, в такой обстановке, при таких обстоятельствах даже молодые люди выглядят не привлекательнее разваренных пельменей.
Она же была словно не отсюда, будто прямиком из дома (с ароматной кухней и уютной ванной комнатой), в коротком цветастом халатике и тапках с помпонами. Хотя поначалу мне бросилось в глаза другое: волосы. Я ещё подумал, зачем краситься в такие дикие цвета. Подойдя поближе, понял, что цвет всё-таки натуральный. Только от виска несколько крашеных прядей — зелёная, голубая, фиолетовая. А так волосы светились горячим сплавом меди и золота, мёдом, коньяком и шампанским, невероятный жгучий цвет. Тициановский, что ли? Нет, тот темнее. Огненное покрывало до пояса. Фантастика. Халатик у неё был без рукавов, и на каждом волоске предплечья горел тот же огненный блеск. И на ресницах. Я видел её профиль и отражение в оконном стекле, она смотрела в сизые сентябрьские сумерки, проступающие сквозь призрак больничного коридора и очертания её собственного двойника. По-русалочьи перекрещенные стройно-округлые ноги, пальцы правой руки барабанят по подоконнику. Не скука — совершенная отрешённость от всего вокруг.
Ровно до этого момента все байки про «с первого взгляда» я считал беспримесной чушью. Люди друг другу подходят в лучшем случае наполовину. Все мои прежние знакомства шли с преодолением холодка отчуждения, всякий раз чуть-чуть через силу, через «надо», через «ты чего, как лузер, всё один». От результатов квеста «найди себе пару» я, человек без иллюзий, ожидал не более чем приемлемости и заранее был готов до определённых пределов мириться со всякими серьёзными бытовыми несовпадениями и прочими косяками, и даже так ничего у меня не ладилось.
В ней же будто собрали всех главных героинь книг, фильмов и игр, которые мне когда-либо нравились. Абсолютный эксклюзив. Штучная работа. Я и не знал, что природа может изготовлять людей на заказ. А ещё я, даже словом с ней не перекинувшись, откуда-то точно знал, что она тоже любит перечитывать Маркеса и тоже издевается над интернетовскими утиногубыми фотками-самострелами. И тоже не слишком любит людей.
По изгибу её спины было видно, что отшивать для неё привычно и естественно. Такие вообще умеют отшивать — да так, что мало не покажется.
Я уже прошёл до конца коридора, развернулся, как зомби, и пошёл обратно, стараясь не слишком пялиться. Заговорить с ней я не решился.
Одна рука у неё была в гипсе. Левая. В точности как у меня.
Следующие два дня я посвятил игре в шпиона. Выяснил, что в основном она сидит на своей кровати и читает книги из больничной библиотечки, которой почти никто не пользовался. В бабском трёпе, горохом сыпавшемся в коридор из женской палаты, участия, кажется, не принимает, и иногда выходит прогуляться. Посетители к ней пока не приходили ни разу. Еда у неё была только больничная. Из-за этого мне было за неё очень обидно, тем более что мужское население больницы делало явные попытки к ней клеиться. Какой-то мужик средних лет из соседней палаты всё предлагал прокатить её на «мерседесе» (бесхозном инвалидном кресле, почему-то постоянно служившем здесь объектом шуток), а отвратительно молодой врач, по виду чуть ли не младше меня, навещал её чаще, чем прочих нетяжёлых пациентов, ожидавших своей очереди на починку. Хоть бы кто из них догадался подарить ей, ну, скажем, шоколадку. Мне приятели ещё в первый день притащили большой пакет всякой мусорной еды в оглушительно хрустящих упаковках, и контрабандой — два пузыря пива, из-за которых (и вместе с которыми) приятелей со скандалом выперли из больницы, а случайно оказавшийся поблизости главврач, громовержец ростом с Останкинскую башню, устроил мне краткий, но впечатляющий разнос. Родители звонили по скайпу и грозились электричкой привезти мне кастрюлю плова, более-менее успокоились только после того, как я продемонстрировал им больничный обед.