Я даже ни разу не засёк, разговаривала ли она по телефону. Хотя иногда она ходила по коридору, держа телефон перед собой в ладони. Читала эсэмэски? Я медленно набирался решимости преподнести ей самое съедобное из своего пакета с джанкфудом. Говорю же, я тормоз, каких поискать.
После ужина соседи по палате врубили телевизор. Я уже знал, что будет дальше. Волей случая я оказался среди степенных, состоявшихся, благообразно располневших и заплешивевших отцов семейств, а единственный мой ровесник, давно и прочно женатый, тоже безальтернативно подсел на телевидение и новостные паблики в соцсетях. После каждого сеанса новостей все эти мужики запросто поубивали бы друг друга, если бы не разнообразные сложные переломы, приковавшие половину спорщиков к койкам.
Экран вылупился новостной заставкой одного из центральных каналов, и я, придерживая загипсованную руку, полез с высокой кровати.
— Эй, ты куда? — ровесник был бдителен. — Сейчас новости начнутся.
— Обойдусь. Позовите, если будет репортаж о прибытии пришельцев.
— В вашем возрасте, молодой человек, давно пора интересоваться политической ситуацией в стране и в мире, — увесисто произнёс один из состоявшихся, для пущей убедительности постучав костылём в пол.
— Правильно он делает, что не смотрит этот балаган! — возразил другой состоявшийся, самый оппозиционный и самый скандальный в палате. — Потому что нечего слушать преступную ложь! Вот доллар...
Меня перетряхнуло.
«Да идите вы все», — сказал я про себя и вышел в коридор.
Там было пусто и тихо: неприкаянного старика всё-таки утолкали в одну из палат, дежурная медсестра куда-то смылась, и тепло, жёлто, умиротворённо горела старая лампа на столе поста, подсвечивая оранжевые хризантемы в неказистой вазе (медсёстрам тут тоже постоянно дарили цветы). За окнами в йодовом свете фонарей лился первый снег, перемешанный с дождём, и у самых стёкол дробно, вразнобой раскачивались кленовые листья, сплошь в рыжих отблесках.
Её волосы тоже отсвечивали рыжим, багряным, янтарным, золотым.
Она сидела, провалившись в убитый коридорный диван, оттого не сразу заметная, и смотрела в молчащий телефон. Я вдруг физически почувствовал, как ей тревожно, тоскливо и, может, даже страшно. Хотя вообще-то, эмпатия — это обычно не про меня.
Разом перестала болеть рука, нывшая в течение целого дня.
— Можно, я присяду?
Она, не отрываясь от телефона, кивнула. Я сел рядом, тут же увяз в податливой диванной туше, колени стукнули по гипсу, и я едва не зашипел. Она тем временем осторожно, как раненое животное, переложила поудобнее свою травмированную руку.
— Болит, да? — спросил я её. — Это всё из-за снегопада. На осадки всегда болит сильнее.
Мысленно я как следует дал себе по башке за идиотское начало разговора.
Она чуть пожала плечами. Вот блин. Сейчас встанет и уйдёт. Но вместо того она попросила:
— Извините, не могли бы вы одолжить мне ваш телефон? Всего на полминуты. Мой, кажется, неисправен.
Я мигом выудил из кармана треников свой кнопочный раритет. Из-за этого телефона люди порой смотрят на меня как на козла или нищеброда. Не объяснять же каждому, что бессмысленно обзаводиться смартфоном тому, кто и так сутки напролёт сидит за компом и висит в Сети.
Она на телефон тоже посмотрела как-то странно, но ничего не сказала, просто стала давить на клавиши. В тишине я услышал оповещение: «Набранный вами номер не существует». Сбилась. Бывает.
Я поглядел на её телефон, лежащий между нами (я всё-таки приземлился на почтительном расстоянии). Тоже кнопочный. Но главным было не это. Меня удивил дизайн — очень оригинальный. Подобного я ещё не видел. И марка какая-то новая — TERRANOVA. Ничего о такой не слышал, ни разу.
Она так и не дозвонилась, вернула мне телефон, явно расстроенная ещё больше, чем прежде. Её ускользающий влажный взгляд заметался по коридору, по мне. Показалось, что она сейчас вполне может заплакать. И я быстро сказал:
— Меня Паша зовут. А тебя?
— Глория, — без энтузиазма ответила она.
Я ожидал чего-то эдакого. Необычное имя для необычной девушки.
— Какое редкое имя.
Вот тут она посмотрела на меня как на идиота. А вдалеке, на лестничной клетке, нарисовался дежурный врач, тот, молодой. Похоже, притормозил, когда увидел нас вместе. А может, просто в курилку шёл. Курилка тут была на чёрной лестнице и в туалете для пациентов. Останкинский громовержец гонял курильщиков в хвост и в гриву, везде были расклеены объявления, что курить на территории клиники запрещено, но медбратья и медсёстры набивались в туалетные кабинки и там дымили, и постоянно лаялись с пациентами, желавшими туда попасть по более неотложной причине, а доктора цивильно и вальяжно курили на лестнице, быстренько сливаясь при подходе главврача. Тот ещё цирк.