Скупую выжимку жизненной истории Юзина Черняк узнал от Грошева. Четырнадцатилетний Леонтий беспризорничал, потом был воспитанником красноармейской части, поступил в военное училище, откуда партийной организацией был рекомендован в школу военной контрразведки. Жена и дочки-близняшки погибли при эвакуации семей комсостава: тяжелая немецкая авиабомба разорвалась у вагона. До сорок четвертого года Юзин исполнял обязанности начальника разведки и контрразведки в небольших партизанских отрядах на территории Белоруссии, затем, до Победы, его четырежды забрасывали в немецкий тыл с разведывательно-диверсионными группами. Все операции были результативными, но в рапортах, уходивших по инстанциям, отмечалось, что дерзость некоторых операций подвергала неоправданной опасности жизнь самого командира. Ватагин хотел оставить его в отделе, но Юзин отказался: из-за любви к оперативной работе, в которой находил удовлетворение, а возможно, и забытье, из-за равнодушия к продвижению по служебной лестнице. За время, что Андрей знал Юзина, душевная боль его ни разу не вырвалась наружу. Зачерствел в горе, да и профессия наложила неистребимый отпечаток: сентиментальность и мягкотелость чужды контрразведчику. Дело жесткое, ничьих не бывает...
...Непрерывное движение по проселочной дороге опьянило Андрея, от духмяного воздуха звенело в голове. Лесные чащи, манящие луговины с перистыми листьями частого порезника словно убеждали в невозможности чудовищных, противоречащих покою природы страстей.
Черепичные крыши Кирхдорфа появились внезапно, за лесистым склоном. По дороге навстречу Юзину и Черняку двигалась от поселка низкорослая лошаденка с телегой, на которой гробоподобно, посверкивая черным лаком, покачивался рояль. Рядом с клячей вышагивал возчик. Третьим участником шествия был подвижный худой субъект в темно-синем костюме, с залихватским бантом на шее. Рояль трясло на неровностях дороги, и неумелость возчика возмущала человека, который, жестикулируя, что-то внушал сонному мужику. Поравнявшись с ними, Черняк спросил по-немецки:
— Впереди Кирхдорф? Мы не плутаем?
— Верно, верно, — откликнулся человек. — Кирхдорф. Кого-нибудь ищете?
— Покоя и пристанища, — словоохотливо сообщил Андрей. — Надоело скитаться. Говорят, в Кирхдорфе есть уцелевшие дома. Это правда?
— Да, да! Домов сколько угодно. Малолюдье — наша беда. Немцы — в бегах, польские новоселы предпочитают пока Зеебург, — спохватившись, субъект церемонно поклонился. — Разрешите представиться: Зигмантас Вайкис, музыкант, немного художник. В настоящее время, волею судеб — служащий предпринимателя-комиссионера.
— Хорошенькое дельце, — пробормотал Юзин. — Всегда что-нибудь к рукам прилипнет.
Вайкис хотел, видимо, возразить, но сдержался, и, увидев, что повозка укатывается все дальше, легко, как подросток, побежал за ней, выкрикивая на ходу:
— Надеюсь, будем соседями! Я проживаю на разъезде Гайнца! Заглядывайте!...
— Визитная карточка Кирхдорфа, — усмехнулся Юзин.
Поселок поразил Андрея запустением и смиренной унылостью. Такое ощущение испытывали моряки, встречая в океане корабль, оставленный по неведомым причинам экипажем. Переселенческие ручейки едва докатывались сюда. В черных глазницах окон чудилась тоска по человеческой суете.
Напарники прошли Кирхдорф насквозь, а встретили только троих: старуху, отвечавшую на все расспросы затверженное «найн», и странную пару — человека в одежде пылающе-пурпурного цвета и мальчугана в клетчатом трико. Юзин хотел приблизиться к ним, но человек издали угадал намерение чужака, переступил через поваленную ограду, потянул за собой мальчишку и пропал в ничейном саду.
— Везет нам сегодня. Толком не поговорить: кто торопится, кто прячется, — сказал Андрей.
— Говорильня никуда от нас не денется, — возразил Юзин.
Ничем не примечательный дом, который приглядел им Бугаков, стоял на окраине поселка, в стороне от дороги. Лес, прилегавший к саду, обеспечивал скрытые подходы к жилью, а с чердака просматривалась большая часть территории поселка.
Комнаты были засыпаны штукатуркой, битым стеклом, загромождены остовами мебели: вдоль стен стояли диван с изодранной обивкой, буфет с выломанными дверцами, расхрястанные венские стулья.
— Расстарался Петя, — протянул Черняк, — в конюшне краше...
Быстро очистили помещение от хлама. Разыскали ведра и пошли к бетонному кольцу колодца, которое возвышалось в дальнем углу двора. Здесь их ожидало запланированное разочарование: колодец был доверху забит металлоломом. Перешли через дорогу к дому напротив, который, как они знали, принадлежал Борусевичу. Черняк решительно забухал в дверь. Прислушался — никого. Заглянул в оконце сбоку от двери: за мутным стеклом просвечивали разнокалиберные бутылки, банки, хозяйственные мелочи. Ни шороха, ни шевеления.