— Здесь, — шепнул Внук.
Он обогнул грузовую тележку у крыльца — «знак безопасности», — успокоил он Черняка, и осторожно постучал в дверь.
Их словно поджидали, кто-то тут же спросил по-русски, но с акцентом:
— Кто беспокоит?
— Отпирай, Квач! Лесные гостинцы тебе привезли.
Ягеллон Ягеллонович увидел Андрея, испуганно дернулся.
— Так вы...
В комнату для посетителей пробирались через завалы мебели, ящиков, сундуков, ларей и тюков с тряпьем. Все поверхности были заставлены тарелками, супницами, чайными приборами, хрусталем, фарфоровыми безделушками. Помещение не проветривалось, и спертый, застойный воздух его отдавал бункером.
— Прошу покорнейше садиться, — заискивающе пригласил Квач, указывая на кресла, обитые розовым атласом.
Хозяин, без сомнения, был холериком. Он возникал одновременно в разных углах «гостиной», и руки его не находили покоя: танцевали по краю инкрустированного ракушками стола, пробегали по отворотам стеганого халата, подкручивали кончики усов.
— Мы пришли, сударик мой Квач, для инспектирования, — Внук с особым смаком произнес последнее слово. — На, читай! Это тебе от Доктора!
Квач прочел, скомкал листок и ласково сообщил:
— Готов служить доблестным панам.
Он постелил скатерть в павлинах и стремительно, как фокусник, поставил на нее штоф зеленого стекла, тарелочки с закуской, серебряные приборы.
— Мы проливаем кровь, а вы окопались в перинах, — выложил Внук главный тезис своего обвинения Квачу и выпил коньяк. Прожевав ветчину, продолжил: — Невольно напрашивается вопрос, на месте ли вы, сударик?
— Вам виднее, почтенный.
Штоф совершил несколько рейсов по кругу, и тогда Квач, наконец, решился.
— Ваши слова летят, как отравленные стрелы! Разрешите пояснить? Я не причисляю себя к идейным, да-с, так вот. Я — бесцветный, потому что никогда не был политиком и не имел, как это говорится, никаких политических платформ. Политика — воистину ненадежное дело. Движитель моей жизни, извините за высокопарность, — торговля! Наступило время великого перемещения вещей. В этом нужны посредники, да-с! Все любят красивую, уютную жизнь. Даже русские офицеры нуждаются в моих услугах. Я сообщал вам о Борисове. Он лучший мой покупатель...
— Ты что нам доказываешь, тля паршивая! — вдруг озлился Внук. — Тряхануть бы тебя! Забился в теплую нору и поучаешь? Ты должен был втянуть Борисова в денежные махинации. На это у тебя предприимчивости не хватает?..
— Уверяю вас, с этим благополучно. Еще немного, и он полезет в служебную кассу!
— Я напомню тебе еще один фактик: тебе мешал конкурент, и мы по твоей просьбе убрали его. Хочешь подробности?
Квач задрожал.
— Пощадите, прошу вас!
Он зашмыгал по лабиринтам мебельных завалов.
— Где Кунерт? — настиг его голос Внука.
— Не знаю. Он скрывает свое местонахождение. Я видел его два дня назад.
— О чем говорили?
— Он интересовался покупателями на партию оружия.
— Что-о-о?
— Именно так, оружия. Ходкий товарец, но дело — не для меня. Квалификация нужна другая, — не то с сожалением, не то облегченно вздохнул Квач.
— Ты слышал? — обратился Внук к Черняку. — Преуспевает наш Кастетик, растет как на дрожжах. Еще бы, торгует имуществом колонии!..
Перекрестный допрос доконал Квача. Однако оборонительная тактика комиссионера, подливавшего коньяк непримиримому инспектору, в конечном счете возымела успех: Внук засоловел и улегся на диван. Квач пристроился на кушетке и ворочался, что-то шепча себе.
Черняк долго не мог заснуть. Стоял у окна, выходившего на рыночную площадь. В четырехстах метрах были товарищи, и он думал о них просветленно и нежно. Рано или поздно соберутся они на итоговое совещание в кабинете Грошева, и тот, сидя под портретом Сталина, скажет заурядным учительским голосом: «Хочу высказать ряд соображений по реализованному делу «Кроты», отметить сильные и слабые стороны в его ведении»... Постой, постой!.. Как не подумал Андрей: окончание операции — прощание с Грошевым. Разойдутся дороги, и не угадать — надолго ли? Сколько сочувствия было в глазах зрителя тогда в госпитале. Иван Николаевич не верил, что Андрей сможет, что выдюжит он в неожиданной этой работе. Грошев чувствовал, как устал Андрей, и, конечно, знал, что предстояло ученику. Хотел уберечь? Вернуть к довоенным планам и надеждам? Андрей понял теперь: чекистская работа забирает без остатка и требует предельной самоотверженности. В ней не существует полудолга, полубдительности, полуответственности. Ясны ее цели — покой и безопасность страны. Что может быть важнее? Малодушным, нерешительным, отграничивающим свое от «чужого», слабым духом и телом не место в органах, не дастся им эта работа. В час испытания тяжко придется переоценившему себя...