— Кто вышел на Голейшу?
— Сотрудник Дондеры — Перкунас. Ну, а с Борисовым все ясно. Мы, конечно, не потерпим дискредитации офицерского звания и компрометации советской военной администрации в Зеебурге. Присвоение служебного имущества, пьянки, похождения всякие... Материалы на него будут переданы в трибунал...
Митрохин оторвался от записей:
— Иван Николаевич, а письмо?
Капитан торопливо извлек из внутреннего кармана кителя конверт.
— Прости, Андрей. Дожидается тебя весточка из дома. Что делать, не было оказий.
Андрей разорвал конверт, вытащил сложенный вчетверо листок. Из него выпала фотография: Аркадий с Ириной. Тоска сжала сердце Андрея: невозможно обмануться — в том, как обнимал Аркадий Ирину, в пальцах, лежащих на ее плече, в выражении лиц — проступала их близость друг к другу. Оба — спокойны, уверенны. Снимок не исказил облика Аркадия — упрямый взгляд исподлобья, мягкий, мамин, овал подбородка. Ирина изменилась больше: складки у переносицы, короткая стрижка. Она смотрит прямо, словно хочет заглянуть ему в душу. И Андрею вдруг показалось, что она думала о нем, когда снималась. Все правильно, Ирина, все правильно: Аркадий — славный человечина, заслужил счастье. Андрей перевернул фотокарточку.
«Андрею с любовью, Аркадий, Ирина. 10 августа 1945 года».
«Дорогой Андрей!
Сумбур и недоговоренности первого письма стали теперь понятны тебе (см. фото). Серьезные заботы личного характера обрушились на меня и нарушили сложившийся режим. До сих пор не верю: Ирина — моя жена. Институтские знакомые считают, что мы поддались общему поветрию: свадеб в городе — сколько не было за всю войну. Это не так. Я долго обдумывал все, прежде чем решиться на этот шаг. После официальной церемонии мы собрались в гостиной нашего патриархального дома: я, Ирина, ее родители, немногочисленные друзья, оказавшиеся в городе. Тебя представляла твоя зеленая лампа. Было легко и весело, пели хором, как в тот предвоенный, беззаботный год. Отныне наш дом заселен, в нем снова жизнь и шум. Ты рад?
Тянет написать о своих чувствах больше, отчетливей, но совершаю над собой усилие и заставлю себя замолчать. Боюсь, что тебе сейчас не до моих переживаний.
В институте властвует порядок, ученые коллеги мои (старички и старушки) предаются начетничеству. Сопротивляюсь, как могу, общей тенденции, но меня упорно перевоспитывают, и чем это кончится — не ведаю.
В кинотеатре «Салют» крутят новые — трофейные! — фильмы, и это еще одно свидетельство Победы.
Я не перестаю радоваться, что мы с тобой увидимся. Многие лишены счастья встречи после войны. Понимаю, что ты не волен распоряжаться собой, но уверен — наша встреча не за горами.
Твое известие об Иване Николаевиче ошеломило меня. Тысячу приветов ему! Передай учителю: у Аркадия появились новые аргументы для спора о смысле жизни.
Засим откланиваюсь и ожидаю от тебя новых депеш.
Ирина тебе шлет поклон. Целую и тысячекратно обнимаю.
Сложив листки, Андрей начал медленно засовывать их в карман.
Митрохин прыснул.
— Дельная мысль: почитать в бункере на сон грядущий!
Андрей смутился и протянул письмо Грошеву.
— Попить бы, а?
— В самом деле, Миша, сообрази кофейку, — попросил Грошев.
(Как отогнать эти строки, торопливые, сливающиеся, строки из письма, которое он предпочел бы не получать... Именно брат, брат, брат!).
— Как Леонтий Петрович?
У Грошева забегали на скулах желваки.
— Выкарабкался Юзин, но ступню ампутировали. Страшно на него смотреть. Не может он смириться. Леонтий всегда был человеком действия.
— Где он?
— Все там же, в Инстербургском госпитале. Недосуг снова побывать у него. Покончим с бандой — обязательно навестим.
— Я понимаю: то, что произошло — случайность, но избавиться от ощущения вины не могу.
— Не надо сейчас об этом. А что делать мне? Вы исполняете с риском для себя приказы. Мои приказы. «Ощущение вины...» Выбрось это из головы, — Иван Николаевич расстегнул воротник кителя, откинулся в кресле. Помнишь, в школьном театре играли твою пьесу — «Космический десант»? Кто-то из молодых героев восклицал: «Мы рождены, чтобы преодолевать Пространство и Время! Чтобы нести Правду о Земле в иные миры!..» Теперь слишком хорошо известно, что стало вашей судьбой: сражаться плечом к плечу со старшим поколением...
Ребята вы были горячие. Хлебом не корми, дай поспорить. Иногда вспоминаю наши школьные диспуты. Как-то ты с братом предложил тему — «Муций Сцевола и мы». Казалось бы, слишком отдаленная параллель. Но ребята спорили о готовности к подвигу...