Рис подошел к скоплению ночных летунов, пристально вглядываясь в массу белого сияния и движущихся конечностей. Он остановился на краю светящейся массы. Теперь он смотрел на меня:
— Позволь мне пойти с вами.
Ему ответил Шолто:
— На сегодня у нее уже есть охотник.
Гален заговорил, все еще глядя в пол:
— Куда направляется Мерри? — он все еще не понимал.
Он был еще слишком молод. У меня возникла мысль, что он был на несколько десятилетий старше меня, но Богиня шепнула в моей голове: «Я старше всего в этом мире». И я поняла: в этот момент я была ею, и это делало меня достаточно взрослой.
— Позаботься о ней, Гален, — попросила я.
Он посмотрел на меня и увидел лошадь с ее сверкающими глазами и белой кожей. На мгновение он не был напуган, он был просто поражен. Он, как и я, был слишком молод, чтобы помнить те времена, когда сидхе имели сияющих лошадей. До сегодняшнего дня мы знали об этом только из легенд.
Круг ночных летунов распался и Рис с Галеном оба потянулись вверх, будто это было запланировано. Белые массы над нами потянулись к ним. Гален был выше, потому лошадь, что сформировалась для него, была высокой и такой же белоснежной и сияющей, как моя. Она посмотрела своими сверкающими золотом глазами в красные глаза моей лошади. Из ноздрей этой лошади дым не вырывался, искры от копыт были такими же золотыми, что и ее глаза. Только размер и ощущение исходящей от нее силы дали мне понять, что обе лошади были одних кровей.
Прикосновение Риса тоже создало белую лошадь, но она была иллюзорной, будто обман зрения. Секунду назад она была белой, плотной, реальной, а в следующее мгновение это был уже скелет, подобно коню из баек о смерти.
Рис радостно говорил что-то вполголоса, поглаживая своего коня по морде. Он говорил на уэльском (валлийский язык, язык кельтских племён, населявших Британию — прим. редактора), но на диалекте, который я с трудом понимала. Я поняла только, что он счастлив видеть этого коня, и что с их последней встречи прошла целая вечность.
Гален коснулся своей лошади, будто был уверен, что она исчезнет, но она этого не сделала. Она ткнулась легонько ему в плечо и выпрямилась, издав тихое радостное ржание. Гален улыбнулся, потому что не мог сдержать улыбку от этого звука.
Шолто протянул тело Бабули Галену, и тот аккуратно взял ее из его рук. Его улыбка ушла, осталось только горе. Я позволила ему горевать, позволила горевать за меня, потому что моя собственная печаль могла подождать; сегодня вечером должна была пролиться кровь.
Создание сверху коснулось плеча Шолто, будто не могло дождаться, пока тот сам протянет к нему руку, подобно нетерпеливой любовнице. В момент, когда оно коснулось его, оно превратилось в нечто белое и сияющее, но это была не совсем лошадь. Как будто огромный белый конь перемешался с ночным летуном, потому что у него было больше ног, чем у любой лошади, но над сильными плечами возвышалась только одна изящная лошадиная голова. Его глаза были пустыми омутами, как у ночных летунов, которые начали вокруг нас петь. Да, петь детскими голосами, почти такими же высокими звуками, какие издают летучие мыши, пролетая над головой. Я знала в этот момент, что моя сила изменила их натуру, изменила Охоту. Я не была слуа, не была чистокровной Неблагой, и хотя мы будем ужасными и несем с собой месть, мы пойдем туда под пение ночных летунов. Мы придем сиянием с небес, и пока месть не свершится, ничто нас не остановит. То, что мы в прошлый раз не дали Охоте цели, было ошибкой, но на этот раз эту ошибку никто не совершит. Я знала, на кого мы охотимся и озвучила ее преступление. Пока Охота не настигнет ее, чтобы убить, ни одна сила в волшебной стране или мире людей не сможет противостоять нам.
Шолто подсадил меня на лошадь с пылающими красным глазами. Сам же он сел на своего многоногого коня. Песня ночных летунов переросла в напев из слов столь древних, что я могла чувствовать, как здание исчезает от одного этого звука. Действительность рассыпалась вокруг нас, и я проговорила:
— Вперед.
— Охота началась, — добавил Шолто.