Мне стало неловко. Я опустила глаза, чтобы он не увидел, как мало мой взгляд похож на его. Я не могла еще выразить ему любовь, для меня любовь — это проведенное вместе время, общие дела и переживания. У нас с Шолто ничего этого еще не было. До чего же странно носить ребенка от мужчины и не быть в него влюбленной.
Чувствовала ли то же самое моя мать? Выйти замуж, провести с мужем — но не возлюбленным — ночь, и вдруг оказаться беременной от практически незнакомого мужчины? Пожалуй, впервые в жизни я ощутила определенное сочувствие к моей матери и поняла ее странное ко мне отношение.
Я любила своего отца, принца Эссуса, но вполне возможно, что отцом он был лучшим, чем мужем. Мне вдруг подумалось, что я ничего не знаю об отношениях отца и матери. Может, их вкусы в постели различались настолько, что они не смогли найти компромисса? В политике их убеждения были диаметрально противоположны.
Держа Шолто за руку, я испытала наступающее иногда позднее прозрение, когда выросший ребенок осознает, что может быть — только «может быть», — его ненависть к одному из родителей не совсем справедлива. Не слишком приятно думать, что пострадавшей стороной была моя мать, а не отец, как я привыкла считать.
Я невольно взглянула на Шолто. Белокурые волосы начали выбиваться из хвоста, который он завязал, отправляясь спасать меня. С помощью гламора он заставил их казаться короткими, но иллюзия пропала — может быть, кто-то ее повредил, запутавшись в его достававших почти до пят волосах. Белокурые пряди обрамляли непревзойденной красоты лицо — разве что Холода можно было считать еще лучшим образчиком мужественной красоты. Я загнала вглубь мысль о Холоде и постаралась отдать Шолто должное. Щупальца разорвали его футболку, и теперь она лоскутами обрамляла грудь и живот. Оставшиеся от переда лохмотья еще были заткнуты под пояс джинсов, воротник и рукава остались нетронуты и удерживали всю конструкцию, но на груди и животе видна была бледная, красивая, идеальная кожа. Украшавшая ее от грудины до пояса джинсов татуировка походила на изображение морского анемона, актинии, выполненное из золота, слоновой кости и хрусталя, переливающееся по контурам розовым и голубым. Краски мягкие и нежные, словно внутренность морской раковины на солнечном свету. Одно из крупных щупалец изогнулось к правой стороне груди, почти дотянувшись до бледной тени соска — словно захваченное посреди движения. Не дала бы голову на отсечение, но я была уверена, что татуировка изменилась. Похоже было, как будто рисунок буквально создается щупальцами в тот миг, когда они застывают в двухмерную картинку, и точно передает их мгновенное положение.
Я знала, что стройные бедра Шолто и все прочее, скрытое джинсами, красиво и соразмерно, и он отлично умеет с этим всем управляться.
Он приподнял мою руку, глядя уже не с нежностью, а с задумчивостью.
— Ты меня как будто взвешиваешь и меряешь глазами, принцесса.
— Правильно делает, — проворчала Ба.
Не глядя на нее, я сказала:
— Он со мной говорит, Ба, не с тобой.
— И ты уже его сторону берешь, не мою?
Тут я повернулась к ней. В ее глазах горела злость и еще странная алчность — совсем не характерная для Ба, но, может быть, присущая моей кузине Кэйр. Если она вложила в чары свое желание чем-то обладать, ее зависть могла вылиться в магическую форму. Действующую исподволь, но настойчиво. Тоже похоже на мою кузину, если подумать. С магией часто так бывает — ее окрашивает личность чародея.
— Он мой любовник, отец моего ребенка, будущий муж и будущий король. Я веду себя так же, как все женщины в мире. Я приду в его постель, в его руки, мы станем супругами. Так устроен мир.
Ее лицо вспыхнуло глубокой ненавистью — выражение было как будто не ее. Я вцепилась в руку Шолто и поборола желание отползти дальше по кровати — потому что хоть передо мной стояла Ба, что-то в ней было чужое.
К нам шагнул Гален.
— Ты сама на себя не похожа, Ба. Что с тобой?
Она посмотрела на него, и глаза ее смягчились — но тут та другая снова выглянула из карих круглых глаз. Ба немедленно опустила взгляд, словно знала, что иначе ей не спрятаться.
— А ты что чувствуешь, Гален, когда у тебя столько напарников?
Он улыбнулся, и его лицо осветилось настоящей радостью.
— Я хотел стать Мерри мужем с той поры, как она перестала быть подростком. И теперь буду, и ребенок у нас будет общий. — Он пожал плечами, развел руки. — Я и на половину не надеялся никогда. Что я могу чувствовать, кроме счастья?
— А ты, что ли, не желаешь стать главным и единственным королем?
— Нет.
Ба подняла голову — другая недоуменно смотрела ее глазами, вся как на ладони.
— Любой хочет стать королем.
— Будь я единственным у Мерри, настал бы конец света, — сказал Гален просто. — Я не генерал и не политик. Я уступаю всем остальным.
— Ты на самом деле так думаешь, — поразилась она. Голос почти совсем не походил на голос Ба.
Я поддалась порыву подползти ближе к Шолто и Галену и убраться подальше от Ба с глазами незнакомки. С ней… В ней было что-то не то.
Незнакомый голос Ба сказал:
— Мы могли бы оставить ей тебя, и пусть будет королевой Неблагих. Нам ты угрозой не станешь.
— Угрозой кому? — спросил Дойль. Нить куда-то исчезла из его рук. То ли стражи ее уничтожили, то ли просто спрятали — я не заметила, слишком поглощена была странным состоянием Ба. Плохо, что не заметила, но мой мир вдруг сузился до незнакомки в глазах моей бабушки.
— Зато ты, Мрак, безусловно угроза.
Акцент пропал совсем. Голос четко и правильно выговаривал слова. Произносили их губы Ба, и потому они звучали немного похожими на ее речь, но голос — это не только губы и язык. В голос вкладывается частица личности. Слова, которые говорила сейчас Ба, не ей принадлежали.
Она взглянула на Шолто по другую сторону кровати.
— Отродье Теней и его слуа опасны тоже.
Отродье Теней. Так даже королева не часто решалась назвать его в глаза. А малые фейри, не исключая мою бабушку, никогда не рискнули бы так оскорбить Царя слуа.
— Что с ней сделали? — тихо, почти шепотом спросила я, словно боялась громкой речью расплескать повисшее вокруг напряжение. Словно еще капля — и оно выльется в нечто кровавое, жуткое, неостановимое.
Ба повернулась к Дойлю и взмахнула рукой. Бывают мгновенья, когда все словно замирает. Кажется, будто в запасе у тебя целая вечность, а на деле — миллисекунды до реакции, до решения, жить тебе или смотреть, как кончается твоя жизнь.
Его реакцией стало размытое от скорости движение, которое мне не удалось проследить. Дойль метнулся темным пятном, а из руки Ба брызнула сила — сила, которой она никогда не обладала. Полыхнул добела раскаленный свет и на миг комната осветилась с режущей глаза яркостью. Я видела попавшего в поток света Дойля, отводящего руку Ба, саму Ба — прочь от постели, прочь от меня. И я почти как в замедленной съемке увидела, как белый свет ударил по его телу. И тут же раздался визг от окна — свет докатился до гигантского подобия осьминога, так никуда и не ушедшего. Кровать дрогнула — это Гален бросился на меня сверху живым щитом. Я еще успела увидеть, как Шолто перепрыгнул через кровать, бросаясь в схватку, а потом мне осталось только смотреть на рубашку Галена. И чувствовать на себе его тело, сжавшееся в ожидании удара.
Глава 5
Раздался вопль — крик такого безысходного отчаяния, что я толкнула Галена прочь. Мне необходимо было видеть. Дойль был бы неподвижен как стена, Гален сдвинулся, но не намного. Его тело было мягче, менее уверено в себе, но я под ним точно так же была в ловушке. Может, мне удалось бы его подвинуть, если бы я решилась сделать ему по-настоящему больно, но я больше никому не хотела причинять боль из тех, кто мне дорог.