— Да, человеческому закону, — подтвердила я.
— Согласно нашим законам, — заговорил Дойл, — мы в праве бросить ему вызов и убить его.
— Это мне по душе, — поддержал его Рис.
— Я — та, кого изнасиловали. Я — та, кто станет королевой, если мы сможем помешать моим врагам убить меня. Я решаю, как наказывать Тараниса. — Мой голос под конец немного захрипел, и мне пришлось остановиться, чтобы пару раз глубоко вдохнуть.
Лицо Дойла ничего не выражало.
— Ты что-то задумала, Моя Прицесса. Ты уже спланировала, как это все может нам помочь.
— Помочь нашему Двору. В течение столетий Неблагой Двор, наш Двор, был окрашен в темные тона в глазах людей. Если мы сможем устроить публичное слушание по обвинению короля Благого Двора в изнасиловании, мы докажем людям, что мы не являемся главными злодеями, — пояснила я.
— Речи, достойные королевы, — заметил Дойл.
— Достойные политика, — уточнил Шолто, и от него это прозвучало вовсе не как комплимент.
Я смерила его взглядом, которого он заслуживал.
— Ты — тоже король, ты правишь племенем твоего отца. Ты уничтожил бы свое королевство ради мести?
Он посмотрел куда-то в сторону, и черты его лица изменились, показав его настоящий характер. Но каким бы угрюмым ни был Шолто, ему было далеко до Холода. Тот был моим капризным малышом.
Рис подошел поближе к кровати. Он коснулся моей руки, той, к которой крепилась капельница.
— Я бы встретился с королём лицом к лицу ради тебя, Мери. Ты же знаешь.
Свободной рукой я накрыла его ладонь, встретив взгляд его единственного голубого глаза.
— Я не хочу потерять еще кого-то из вас, Рис. Мне хватает того, что я уже лишилась.
— Холод не мертв, — сказал Рис.
— Он белый олень, Рис. Кое-кто сказал мне, что он может продержаться в этой форме целую сотню лет. Мне тридцать три и я смертная. Я не проживу сто тридцать три года. Он может вернуться Убийственным Холодом, но для меня будет уже слишком поздно. — Мои глаза жгло, горло сжалось, и мой голос стал сдавленным. — Он никогда не возьмет на руки своего ребенка. Он никогда не станет ему отцом. Его малыш вырастет прежде, чем у него снова будут руки, чтобы это сделать, и человеческий рот, чтобы говорить слова отцовской любви. — Я откинулась на подушки и позволила слезам поглотить меня. Я держала Риса за руку и плакала.
Дойл подошел, чтобы встать рядом с Рисом, и провёл рукой по моему лицу.
— Если бы он знал, что ты будешь так по нему убиваться, он сопротивлялся бы этой форме сильнее.
Я сморгнула слезы и пристально посмотрела в его темное лицо.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мы оба видели это во сне, Мередит. Мы знали, что один из нас станет жертвой за возвращение сырой магии фейри. Одинаковый сон в одну и ту же ночь, так что мы знали.
— Ты не рассказал мне, ни один из вас, — изумилась я, и в голосе моем теперь были нотки обвинения. Полагаю, это лучше, чем слезы.
— Что бы ты сделала? Когда сами боги делают выбор, никто не может его изменить. Но жертва должна быть добровольной; сон ясно дал это понять. Если бы Холод знал, что его сердцем ты дорожишь больше всего, он боролся бы сильнее, и тогда ушел бы я вместо него.
Я покачала головой и отодвинулась от его руки.
— Разве ты не понимаешь? Если бы это ты изменил облик и был бы для меня потерян, я рыдала бы точно так же.
Рис сжал мою руку.
— Дойл и Холод не понимали, что они лидеры, оба.
Я высвободила свою руку из его руки и всмотрелась в него, радуясь гневу, потому что это чувство было лучшей из возможных эмоций внутри меня в данный момент. — Вы дураки, все вы. Разве вы не понимаете, что я оплакивала бы каждого из вас? Не понимаете, что нет ни одного человека из моего внутреннего круга, которого я бы была готова потерять или рисковать им? Вы этого не понимаете? — Я кричала и вдруг почувствовала себя намного лучше, чем когда плакала.
Дверь в комнату открылась снова. Это оказалась медсестра в сопровождении доктора в белом халате, которого я уже видела ранее. Доктор Мейсон была педиатром, одним из лучших в штате, а, может, и во всей стране. Это объяснил мне юрист, которого прислала ко мне моя тетушка. То, что она послала ко мне смертного и не представителя Двора, было интересным. Ни один из нас не знал, что из этого следует, но я ощущала, что она стала обращаться со мной так, как если бы сама была на моем месте. Она любила убивать вестников беды. Ты всегда можешь найти другого человеческого адвоката, но бессмертные фейри — редкость, так что она прислала мне кого-то, чья утрата вряд ли будет невосполнимой. Но адвокат был предельно четок, говоря, что королева взволнована беременностью и сделает все, что в ее силах, чтобы обезопасить мою беременность. Это включало и гонорар доктора Мейсон.
Доктор нахмурилась, глядя на мужчин.
— Я говорила, чтобы ее не расстраивали, господа. Я не шутила.
Медсестра, крупная женщина с каштановыми волосами, собранными на затылке в конский хвост, проверила мониторы и засуетилась вокруг меня, пока доктор отчитывала мужчин.
Доктор носила тёмную повязку на голове, контрастирующую с её светлыми волосами. Лично мне это сказало о том, что цвет у нее не свой собственный. Она была не намного выше меня, но не казалась коротышкой, когда подошла к постели, чтобы встать перед мужчинами. Она встала так, чтобы окинуть хмурым взглядом Риса и Дойла у постели и Шолто, который стоял чуть поодаль в углу у стола.
— Если вы продолжите волновать мою пациентку, вам придется покинуть палату.
— Мы не можем оставить ее одну, доктор. — Возразил Дойл своим глубоким голосом.
— Я помню уговор, но вы, кажется, забываете свою часть. Или я не говорила вам, что она нуждается в отдыхе и ни при каких обстоятельствах не должна расстраиваться?
Они говорили об этом вне палаты, потому что я этого не слышала.
— С малышами есть какие-то проблемы? — Спросила я, и теперь в моем голосе было опасение. Я предпочитала злиться.
— Нет, Принцесса Мередит, младенцы, кажется, вполне… — Она запнулась на мгновенье, — «здоровы».
— Вы что-то скрываете от меня, — сказала я.
Доктор и сестра обменялись взглядами. Это были не самые лучшие взгляды. Доктор Мейсон встала возле кровати по другую сторону от мужчин.
— Я просто беспокоюсь о вас, как о любой другой моей пациентке, вынашивающей многоплодную беременность.
— Я беременна, а не больна, доктор Мейсон. — Мой пульс подскочил, и мониторы это показали. Я поняла, почему я была подключена к большему числу мониторов, чем любой другой человек. Если бы что-то с этой беременностью пошло не так, как надо, у больницы были бы неприятности. Я была из высшего света, и это их беспокоило. К тому же я была в состоянии шока, когда они привезли меня сюда с низким кровяным давлением, низкими показателями и ледяной кожей. Они хотели удостовериться, что мой пульс в норме и падать не собирается. Теперь мониторы показывали все мои капризы.
— Поговорите со мной, доктор, потому что ваша нерешительность меня пугает.
Она посмотрела на Дойла, и он едва заметно кивнул. Мне это совсем не понравилось.
— Вы сказали ему первому? — Спросила я.
— Вы не собираетесь просто спустить это на тормозах? — Спросила она.
— Нет, — ответила я.
— Тогда еще один ультразвук сделаем этим же вечером.
— Я никогда раньше не бывала беременной, но я знаю от друзей, которые были у меня в Лос-Анджелесе, что ультразвук на таких ранних сроках не совсем обычное дело. Вы сделали уже три. Что-то с малышами не так?
— Я клянусь вам, что с близнецами все прекрасно. Насколько я могу судить по ультразвуку и вашим анализам крови, вы здоровы и в начале нормальной беременности. Близнецы могут сделать беременность более суматошной для матери и ее врача. — Она улыбнулась и продолжила. — Но все это не касается ваших милых двойняшек. Клянусь вам.
— Будьте осторожны с клятвами, доктор. Я — принцесса Двора фейри, и клятва мне очень близка к обету. Вы не захотите узнать, что с вами случится, если вы преступите эту клятву.