Дойл подвинулся, чтобы Шолто мог целомудренно поцеловать меня в щеку. Шолто не входит в число моих постоянных любовников. Мы всего раз были вместе, но, как давно известно, одного раза бывает достаточно. Он стал отцом – хотя бы отчасти – ребенка, которого я ношу, но привыкнуть друг к другу мы не успели: разве привыкнешь за одно свидание? Надо сказать, для одного свидания там событий было через край, и все же мы еще мало знали друг друга.
К кровати подошел Рис, встал в ногах. Спадавшие до пояса белые кудри он собрал в хвост, в гармонии с джинсами и футболкой. И он не улыбался, что на него не похоже. Когда-то его звали Кромм Круах, а еще раньше он был божеством смерти. Он не сказал, каким именно, хотя почва для догадок у меня имелась. Но Рис утверждает, что Кромм Круах – бог достаточно могущественный, и других титулов ему не надо.
– Кто пошлет ему вызов? – спросил Рис.
– Мередит мне запретила, – сказал Дойл.
– А, отлично, – обрадовался Рис. – Значит, пошлю я.
– Нет, – тут же вмешалась я. – И вообще, ты же боялся Тараниса?
– Боялся. Может, и сейчас боюсь, но такое с рук спускать нельзя, Мерри.
– Почему? Из-за твоей уязвленной гордости?
Он укоризненно на меня глянул:
– Ты меня знаешь лучше.
– Тогда его вызову я, – сказал Шолто.
– Нет, – повторила я. – Никто его не вызовет на дуэль и вообще не попытается его убить.
На меня уставились все трое. Дойл и Рис меня хорошо знали и поняли, что у меня есть план. Шолто меня знал меньше и просто разозлился.
– Принцесса, такое оскорбление нельзя оставлять безнаказанным. Он должен за него ответить!
– Согласна. Но поскольку он прибег к помощи закона людей, обвиняя Риса, Галена и Аблойка в изнасиловании своей подданной, мы поступим так же. Получим образец его ДНК и обвиним его в изнасиловании.
– И что, его посадят в тюрьму для смертных? – фыркнул Шолто. – Даже если он подчинится приговору, слишком малой будет кара за его преступление.
– Да, малой. Но в рамках закона мы можем добиться только ее.
– Закона людей? – уточнил Шолто.
– Да, закона людей, – кивнула я.
– По нашим законам, – сказал Дойл, – мы вправе вызвать его на поединок и убить.
– Что меня вполне устраивает, – поддержал Рис.
– Изнасиловали меня, а не вас. И я, а не вы, стану королевой, если мы не дадим нашим врагам меня убить. Я, а не вы, решу, как будет наказан Таранис. – Голос у меня на последних словах слишком поднялся; пришлось прерваться и сделать пару глубоких вдохов.
Лицо Дойла осталось непроницаемым.
– Ты что-то задумала, моя принцесса. Ты уже просчитываешь, как обратить это нам на пользу.
– На пользу нашему двору. Неблагой двор, наш двор, веками очерняли в людских глазах. Если нам удастся добиться публичного судебного процесса над королем Благого двора по обвинению в изнасиловании, мы наконец убедим людей, что не мы вечные злодеи.
– Речь королевы, – сказал Дойл.
– Речь политика, – откликнулся Шолто, и комплиментом это не прозвучало.
Я наградила его соответствующим взглядом.
– Ты ведь тоже правитель. Ты правишь народом своего отца. И что, ты обречешь свое царство на гибель, лишь бы отомстить?
Тут он отвернулся; на лбу появилась морщинка, выдававшая его гнев. Но как бы ни был обидчив Шолто, с Холодом ему не сравниться – вот кто дал бы ему сто очков вперед.
Рис шагнул ближе, тронул меня за руку – за ту, в которой не было иглы.
– Я бы сразился за тебя с королем, Мерри. Ты это знаешь.
Я взяла его за руку и взглянула прямо в трижды-синий глаз.
– Я больше никого не хочу терять, Рис. С меня довольно.
– Холод не умер, – сказал он.
– Он теперь белый олень. И мне сказали, что он может остаться оленем на сотню лет, а мне тридцать три и я смертная. До ста тридцати трех мне не дожить. Он может вернуться в прежний облик, но для меня будет слишком поздно. – В глазах у меня жгло, горло сжалось, и слова с трудом протискивались сквозь гортань. – Он никогда не возьмет на руки своего ребенка, не станет ему настоящим отцом. Ребенок вырастет до того, как у Холода появятся руки, способные его держать, и рот, способный говорить о любви и отцовстве.