Я потянулась к нему рукой, но капельница заставила меня остановиться. Он наклонился и поцеловал меня нежно в губы. Он был первым мужчиной, кто поцеловал меня так, с момента, когда я попала в больницу. Это было непривычно, но приятно. Боялись ли остальные поцеловать меня по-настоящему? Боялись, что это может напомнить мне о том, что сделал со мной мой дядя?
— Улыбка мне нравится больше, — проговорил Гален.
Я улыбнулась для него. Он заставлял меня улыбаться, несмотря ни на что, на протяжении десятилетий.
Он коснулся моей щеки, мягко, будто крыло бабочки. Это крошечное прикосновение заставило меня вздрогнуть, но не от страха. Его улыбка просияла, и это заставило меня вспомнить, почему однажды я его любила, больше, чем всех остальных.
— Уже лучше, но у меня тут есть кое-кто, кто, как мне кажется, укрепит твою улыбку.
Он отошел, чтобы я смогла разглядеть куда более миниатюрную фигуру позади него. Бабуля была более чем на фут ниже Галена (около 30 см. — прим. переводчика).
У нее, как у моей матери, были длинные, волнистые волосы глубокого каштанового цвета, притом, что ей было уже несколько сотен лет. Ее глаза были блестящими, карими и, как обычно, прекрасными. Всё остальное в ней не было столь обычным. Ее лицо было более похоже на лицо брауни, чем человека, а значит, оно было безносым. Ноздри присутствовали, но и только, и губы были такими тонкими, что ее лицо казалось почти черепом. Ее кожа была морщинистая, коричневая, и это было не из-за возраста, а из-за унаследованной крови брауни. Глаза ей достались, должно быть, от моей прабабки, но волосы были точно от прадеда. Он был шотландским фермером, а фермеры не балуют себя портретами. Так что у меня были только намеки во внешности моей бабушки, мамы и тети, по которым я могла судить о человеческой ветви нашей семьи.
Бабуля подошла к краю кровати и положила руку на мою.
— Дорогая, крошечка моя, что они сделали с тобой? — Ее глаза блестели непролитыми слезами.
Я переместила свободную руку, чтобы накрыть ее ладони, которые лежали поверх моей руки с капельницей.
— Не плачь, Бабуля, пожалуйста.
— С чего мне не плакать? — спросила она.
— Потому, что если ты расплачешься, я тоже расплачусь.
Она громко шмыгнула носом и отрывисто кивнула.
— Это серьезный аргумент, Мери. Если ты можешь быть такой храброй, то и я могу.
Мои глаза жгло, горло внезапно сдавило. Это было нелогично, но в любом случае я ощущала себя в большей безопасности рядом с этой крошечной женщиной, чем под охраной стражи. Они жили с мыслью, что их долг — отдать жизнь за меня, они были одними из лучших воинов, которыми наш Двор мог бы по праву гордиться, но я не ощущала себя с ними в безопасности, не по-настоящему. Теперь, когда Бабуля была рядом со мной, было ощущение из моего детства, будто пока она со мной, ничего по-настоящему плохого случиться не может. Если бы только это было правдой.
— Король поплатится за этот произвол, Мери, готова поклясться в этом. — Слезы начали исчезать, смытые порывом искреннего гнева. Я сильнее сжала ее руку.
— Я запретила своим людям его убивать или бросать ему вызов, Бабуля. Ты тоже должна оставить в покое Благой двор.
— Я не твой страж, которым ты можешь распоряжаться, дитя. — Взгляд на ее лице был тем, что я хорошо знала, упрямство было в ее глазах, в напряжении ее тонких плеч. Я не хотела видеть ее такой.
— Нет, но если ты будешь убита, пытаясь защитить мою честь, мне это не поможет. — Я приподнялась, опираясь на ее руку. — Пожалуйста, Бабуля, я не вынесу, если потеряю тебя и буду знать, что это моя вина.
— Ох, это нисколечко не будет твоей виной, Мери. Это все мерзавец-король виноват.
Я покачала головой, почти сев в этих бесконечных трубках и проводках, опутывавших меня.
— Пожалуйста, Бабуля, обещай мне, что ты не станешь совершать глупостей. Ты должна быть рядом, чтобы помогать мне с малышами.
Ее лицо смягчилось, и она погладила мою руку.
— Так это будут двойняшки, как мои собственные девочки?
— Говорят, что близнецы могут быть через поколение. Полагаю, что это так, — сказала я. Дверь открылась, и за ней снова оказались доктор и сестра.
— Я велела вам, господа, не расстраивать ее, — проговорила доктор Мейсон своим самым строгим тоном.