— Ничего. На самом деле никто не верит, что это ты притащил конденсатор.
Витька смотрит на меня недоверчиво-изумленно. Чуть заметно улыбаюсь и киваю. А потом, как ни в чем не бывало, зарываюсь в учебник.
За ужином, как всегда, разговоры. В поселке все же относились к еде серьезнее, не как к поводу для беседы. Или время другое? Не знаю. Начала мама:
— Машенька, какие у тебя новости в школе?
— Да все нормально, мам. Одна пятерка, одна четверка. А еще сегодня Светку от меня отсадили. Наверное, чтобы не списывала.
— Вот как? А кого вместо нее?
— Буракова. Чтоб перед глазами был.
— Буракова? Этого... этого бандита! Я завтра же иду к Елене Петровне, чтобы его убрали от моей дочери!
— Ты чего, мама? Почему "бандита"? Он дерется не больше остальных мальчишек в классе.
— Машенька, ты ничего не знаешь! Он из семьи бандитов и сам бандит. У него отец сидел!
— Но сейчас-то его выпустили. А Витька и вовсе не при чем.
Мама, видимо, испугалась не на шутку.
— При чем, очень даже при чем! Его отец сидел за изнасилование. Такие не исправляются. А Витька как раз и родился от "этого" у бедной девочки. А потом, когда его посадили, ребенка забрала мать отца. Витькина бабушка, то есть. Уже старая была, еле дождалась, пока этот оболтус выйдет, и через год умерла. Так что Витьку растил только отец-уголовник. Понятное дело, вырос бандитом.
— Мама, — делаю большие глаза, и правда удивлена. — Ты откуда это взяла?
— Ой! Машенька, нам Елена Петровна на одном из родительских собраний сказала. Под больши-им секретом! Так что ты, доченька, никому не рассказывай уж. Нет, ну какой ужас, посадить бандита рядом с нашей Машенькой. А ты Гриша, что молчишь?
Папа уложил на край тарелки старательно обглоданную куриную косточку, молча вытер пальцы салфеткой. И только потом заметил:
— Мне кажется, это вранье.
— Но как? Елена Петровна такая интеллигентная женщина...
— А не сходится. Насильник получил свое и смылся.
— Не смылся, поймали! — Мама заметно разгорячилась, даже щеки порозовели.
— Или не смылся. Но я не знаю других случаев, когда родственники с его стороны стали бы заботиться о ребенке. Да и девочка, скорее всего, приняла бы меры. И уж совсем не вяжется, что он потом стал воспитывать этого ребенка. Слишком много странного — не верю.
— Гриша, но... как же тогда?
— Какая разница, Светик. Главное, эта ваша сплетня врет и Бураков-старший, возможно, вовсе не зверь. Про младшего, конечно, ничего сказать не могу, но... — папа в очередной раз пожимает плечами.
— Мне надо подумать, как-то оно все неожиданно. Я ведь и не заметила никаких странностей. Идите, я здесь уберу...
На выходе из кухни мне указали на дверь кабинета:
— Мы собирались поговорить вечером.
— Да. — Захожу, устраиваюсь в кресле у окна. Здесь уютнее, а разговор обещает быть нелегким.
— Итак, о мальчиках. Дочь, ты понимаешь, что должна стеречься подобных сплетен и хранить девичью честь до свадьбы?
Так. Папа, похоже, собирается загнать меня в ловушку моих собственных обещаний. Типа "раз сказала, назад дороги нет". Причем уверена, сам он сейчас так не думает. Значит, упираемся.
— Пап, а Ленин писал, что "девичья честь — пережиток буржуазной морали". И Крупская на свадьбе девушкой не была.
Папа бледнеет, потом розовеет, на лбу выступает пот. Мне его жаль и чувствую себя слегка неуютно — я играю нечестно. Конечно, сейчас не тридцать седьмой, а семьдесят восьмой, но все же напрямую заявить дочери, которую считает еще ребенком, что все эти высказывания "вождя революции" — чушь минимум наполовину, не решается. Мало ли где растреплет... Пауза тянется и тянется, я решаюсь продолжить:
— А еще я письма Коллонтай читала...
У папы расширяются глаза. Он догадывается, что могла написать "матросская атаманша" в личных письмах. И срочно придумывает ответ:
— К... Гм... Дочь, это все, конечно, хорошо, только для идеальных людей. Но на многих молодых парней этот "пережиток буржуазной морали" все еще действует. Ты же не хочешь, чтобы твой будущий любимый молодой человек отказался на тебе жениться только из-за того, что раньше ты не придавала значения этому "пережитку". Стоит оно того?
— Папа, а зачем мне такой молодой человек? Если он такой тупой. Вот она буду я, а вон где оно — прошлое.
Грустно качает головой. Конечно, девочке моего возраста и положено быть максималисткой. Тут уж ничего не поделать.
— Маша, знаешь, даже вроде неглупые мужчины в молодости бывают такие дураки. Мне вот, когда я женился на твоей маме, "пережитки" были важны.
Внутренне улыбаюсь "примеру", и продолжаю:
— Но если парень умный, я смогу его переубедить. Просто надо будет все объяснить...
"А в ответ — тишина." Максимализм, доведенный до предела, непрошибаем. Мне становится стыдно за нечестную игру и опять приходится сгонять неподобающее выражение с лица.
— У тебя кто-то есть на примете прямо сейчас?
— Пока нет. Про Витьку можешь не беспокоиться. Он такой забавный, как плюшевый мишка, но совсем наивный.
— А ты, выходит, не наивная?
— Девочки взрослеют раньше...
— Ага. Ну так вот, "взрослая девочка". — Папа принял решение. — В субботу после школы придешь ко мне в больницу. Я как раз дежурю. Договорюсь об обследовании. А потом посмотрим, что да как. Может импортные таблетки удастся добыть. И чтобы маме ни слова, она у нас существо нежное, книжное. Не надо ее волновать. Ты меня поняла?
Молча киваю и убегаю в свою комнату. И только когда прикрыла за собой дверь, начинает бить дрожь. Ну их — такие разговоры.
Следующий день суббота, всего четыре урока и лишь на последнем, математике — маленькая контрольная. Витька морщил лоб и никак не мог решить задачу. Подсказать или нет? Попробовала подсказать, немного — один шаг решения. Он вроде бы не ожидал подсказки, взгляд удивленный и благодарный... и дальше дописал сам. Уроки все же учит. Мы не разговаривали сегодня вообще, просто сидели за одной партой. Тихо, спокойно. Неприятности начались, когда после уроков я спустилась на первый этаж к гардеробу. Посреди узкого коридорчика стоял Рыбачев.
— Стой! Нам надо поговорить.
— Не о чем нам говорить. — Стараюсь проскользнуть мимо. Не получается, Славик хватает меня за лямки школьного фартука. Пусть думает, что поймал. Но если резко дернуть, фартук легко оборвется. Стою, смотрю ему в глаза. Спокойно-безразлично.
— Машка — серая мышка... Ты знаешь, что такое настоящие женские джинсы? Как на иностранных туристочках? Может, в кино видела? Настоящий "ливайс"... — Славик закатывает глаза, изображая восхищение. — Хочешь такие? Всего один раз поработать ротиком и я тебе их подарю.
— Поработать ротиком? Рассказать про твое предложение на совете отряда?
— Да кто ж тебе поверит? Да и вообще, меня ваши игры в песочнице не колышут. Ну! Идешь?
— Нет. И отпусти мой фартук.
— Не-е-ет?! Ах ты, ... неблагодарная! Тогда будешь стоять по-собачьи и скулить! А я тебя буду натягивать. И бесплатно! Сукам не платят... — скалится, и глаза злющие. Отпускает фартук и пытается ухватить рукой за горло. Уворачиваюсь, но ему все же удается вцепиться мне в плечо и сразу потащить в сторону туалета. Там приоткрыта дверь и что-то шевелится. А это уже серьезно, похоже, в туалете засели его дружки Федька и Марик. Почему прячутся? Сейчас неважно. Складываю ладони "лодочкой", готовлюсь хлопнуть по ушам. Но вдруг хлопать становится некого, Славик катится по паркету в сторону лестницы, а рядом пыхтит подбежавший Витька. Дверь туалета открывается и оттуда вылетают Славиковы дружки, кидаясь на Витьку. Успеваю подставить подножку Федьке. Еще одно летящее по паркету тело, но вперед него под батарею улетает фотоаппарат. Вот оно что! Становятся понятны и разговоры про "поработать ротиком" и прятки. Подкуп и шантаж, традиционный комплект. Кого еще они успели сломать?