Охранники осматривают меня, предлагают пройти в комнату. Мол, надо выяснить, ничего ли я не пронес, плюс необходимо заполнить документы.
Меня ведут по узкому коридору, заводят без куртки, плеера, прочих предметов в небольшую комнату, где я ставлю пару подписей, остаюсь наедине с Грэхемом.
Он прижимается спиной к стене, откидывает голову назад, теребя на шее маленький крестик:
- Кого ты здесь ожидаешь увидеть, Роджер?
- Не знаю... свои страхи? - ухмыляюсь, вспоминая разговор в машине.
- Можно и страхи. Но тебе нечего его бояться.
- Его? - после моего вопроса открывается дверь. Охранник приводит высокого темноволосого мужчину. Он в тюремной форме, его руки за спиной, голова опущена. Кладу руки на стол, усаживаясь поудобнее, чтобы рассмотреть того, кто стоит сейчас передо мной.
- Феликс Диас, - оглашает охранник, снимает наручники, заставляя сесть парня напротив. - У вас пять минут.
Феликс. Диас.
Так громко никогда не тикали часы у меня на руках. Тебе приходилось слышать их стук вообще? Не поднося к уху, а вот так, просто в пятидесяти сантиметрах от твоих ушей.
Я слышал, правда. Они тикали очень громко.
Еще пот с моего лица стекал так быстро, что капли начали капать на футболку, стол, пол.
Преувеличиваю? Нет, ни разу.
Мои глаза бегали, когда лицо этого человека посмотрело на меня.
Обычный мексиканский иммигрант. На вид не дашь больше двадцати.
Часы все тикали, а его черные глаза смотрели за моими бегающими.
Мне бы хотелось увидеть его руки. Но он держал их за табуреткой. Мне хотелось взять их в свои:
- Руки. Дай, пожалуйста, руки, - прошу я, тянусь к нему.
Он бросает взгляд на Грэхема, тот кивает. Руки этого иммигранта ложатся в мои. Я рассматриваю его темную кожу, вожу по шероховатым пальцам, рассматриваю грязь под покусанными ногтями. Он тощий, высокий, жилистый. У него редкий волосяной покров на руках. Кожа такая гладкая... Несколько порезов около вен.
Мне никогда так не хотелось смотреть на чьи-то руки. Хотя это довольно интересное занятие. У каждого человека кожа на руках особенная.
Я видел руки пекаря, руки полицейского, руки учителя, но вот руки убийцы...
Какие они?
Обычные, с парой порезов, грязью под ногтями, шероховатой кожей. Они обычные, как у тебя или у меня. Но на них ты смотришь совершенно иначе, когда вспоминаешь, какие события они совершили.
- Вот как? - смотрю на него, приподнимаясь со стула. Я хочу быть ближе к этому человеку, влезть в его душу и наконец-то спросить: «А зачем»?».
- Я Вас знаю? - с акцентом говорит он.
Сердце подпрыгивает, лава кипит, вырывается из меня всего, сжигает. Мои пальцы сжимают кисти его рук.
Он не мой страх, а причина того, почему я сейчас здесь в таком ебанутом образе.
Господи!
- Мне больно, - он пытается выдернуть руки.
И почему его не казнили? Нахуя тебе эти руки в порезах и с грязью под ногтями, раз ты этими руками можешь только убивать?
- Больно?
А мне?
Зубы впиваются в нижнюю губу, прокусываю ее до крови, чтобы сдержать слезы и желание прикончить его прямо тут.
А мне не больно?
Посмотри на меня, Феликс! Да посмотри внимательнее, говорю тебе! Что ты видишь? Семнадцатилетнего подростка с рыжими волосами? Нет, дорогой Феликс, ты видишь...
- Сына человека, которого ты убил! - не даю ему переварить эту информацию, бью по лицу, что есть мочи. Он падает назад. Перепрыгиваю через стол, успеваю пнуть. Он лежит на полу, корчась от боли. Со всей своей ненавистью ударяю в грудь, затем в нос.
- Простите, я не хотел.
- Не хотел? - замираю, чувствуя дрожь во всем теле. Мои глаза настолько расширены, что выпадут из глазниц. - НЕ ХОТЕЛ?!
- Я случайно выстрелил?
Удар.
- Ты... Ты убил моего отца. Я хочу, чтобы тебе было больно так же, как и мне.
Хватаю его за грудки, встряхивая.
- Понимаешь, что такое больно? Это иглы внутри тебя, которые плавают в крови. Каждый раз, когда мать вспоминает об отце, то эти иглы доходят до моего сердца и превращают его в решето. ВОТ ЧТО ТАКОЕ БОЛЬ, ДИАС! - утыкаюсь своим лбом в его, шепча. - Это так страшно потерять себя... у меня никого не осталось. Я опустошен, Феликс, понимаешь? Это так страшно просыпаться каждое утро, идти в школу, понимая, что придешь домой к матери истеричке, которая в одежде ляжет в ванную, пытаясь то ли забыться, то ли утопиться.
- Легко винить только лишь меня? Сам-то ты, конечно, не докатился до такого? - выплевывает кровь Феликс.
Грэхем заходится смехом. Входит охрана. Нас растаскивают.
Кулаки бьют по столу, охранник вытаскивает меня из комнаты. Мне хочется вмазать и этому козлу, который смеялся. Улыбка, кстати, все еще не сходит с его лица. Что не так? Что смешного, блядь?!