Шепотом кляня кого-то, упитанная баба в красных фасонистых сапожках выливала корм свиньям в долбленую кормушку. Высунув головы сквозь решетку хлева, две свиньи, утопив рыла до глаз, булькались в пойле, хлопая ушами. Баба уперла руки в бок, склонила голову набок, наблюдая за порядком. Подоткнутая юбка оголила полные ноги.
Степану стало неловко за подглядывание. Отцепился от забора, подергал скобу калитки.
— Да кто там еще? — с неотошедшим злом окликнула хозяйка. — Поверни скобу-то!
Степан повернул, подергал.
— Да погодь тыркаться-то! — донеслось со двора. — Заложено.
Калитка распахнулась широко, но тут же прикрылась. В щели, под черными мазками бровей, блестели два угольных недовольных глаза, вопрошали.
— К Петру я, — ответил им Степан. — Дома?
— А будете хто?
— Дружок.
— С городу?
— По делу.
Калитка отпахнулась, и Степан вошел в широкий ухоженный двор, обставленный коровником, с сеновалом, дровяником, свинарником. В углу, огороженном старым неводом, клохтали две наседки с цыплятами, содрогая будку давился на цепи пегий кобель с бельмом на глазу. На его лай вышел на крыльцо Демин, цыкнул на кобеля, потом уж взглянул на гостя и обмер. По красному лицу будто кистью побельной мазнули, глаза расширились, замокрели. Молча смотрел он на Степана, не в силах сладить с губами.
— Ты кто явилси? — перепугавшись за мужа, вскрикнула хозяйка.
— Сшипашка, — зашепелявил Демин. — Шивой?
Он махнул с крыльца, облапил Степана и, тычась губами в щеки, всхлипывал. Степан обнял его, поцеловал. Жена Петра строго глядела на них, соображая, что к чему. Видя, что за мужа ей бояться нечего, она расслабилась, будто отомкнула свое длинное белое лицо староверки.
— Будя охлопывать друг друга, осердья отшибете, — с приветливой улыбкой заупрашивала она. — Кто же гостя дорогого во дворе держит, Петя? Приглашай в дом, хозяин. Уж чем богаты…
В доме стащили со Степана котомку, телогрейку, самого провели и усадили в красный угол. Кепку с него сняла Дуся, повесила на гвоздь у двери, рядом с голубым умывальником. Петр суетился, вскрикивал:
— Вот не ждал, не гадал!
Он заполошно тыкался туда-сюда, мешал хозяйке собирать на стол, потом хлопнул себя по лбу, крикнул: «Счас!» — кошкой вымахнул из избы, прогрохотал сапогами по крыльцу. Слышно было, как хряснула калитка.
Дуся с ласковым лицом ставила на стол закуску. Стоило Степану пошевелиться, она так и выструнивалась к нему, ждала, что гость скажет. Когда попросил умыться с дороги, она бегом достала чистое полотенце в заглаженных рубелем складках, подала на вытянутых руках. Почуяла ли она женским чутьем, кто он, гость нежданный, и с чем нагрянул на ночь глядючи, или принимала его за одного из городских приятелей Петра, кто знает, но, как все бабы, на всякий случай применяла бесхитростное средство — привечала так, чтоб даже закоренелому злодею было стыдно причинить вред хлебосольному дому.
Однако ж и не молчала. Вопросами, вроде бы мимоходом, для поддержания разговора брошенными, выведывала, кто он и по какой нужде. Ее тревожило, почему побледнел Петр при виде гостя? И Степан чувствовал ее тревогу. Чтобы успокоить ее, сказал:
— На фронте вместе были. Давненько расстались и до сих пор ничего не знали друг о друге.
— Ну, а других дружков фронтовых встречали? — спросила она, придерживая круглую буханку хлеба ребром меж грудей и пластая ее большими ломтями.
— Да как сказать, — неопределенно ответил Степан и подумал: «Знает о Михайле, видать, был у них разговор с Петром».
Дуся складывала ломти на тарелку, кивала, будто считала их. Постояла в задумчивости, смахнула фартуком со стола крошки в ладонь, унесла, бросила в ведро с очистками.
— Да че это он, где запропастился? — Она прислушалась к звукам за избой, приподняла и уронила в недоумении полные руки. — Заскочил бы к Любке, она еще в сельпо, а нет — так дома доржит. Мужику че? Ночью окно высадит, а бутылку дай… Вот пропал так пропал!
— Зря он побежал. — Степан потянулся за папиросами, брошенными Петром на столешницу буфета.
— Свою припас али не пьешь? — спросила Дуся, и в черных глазах ее промелькнула смешинка.
— Обхожусь, — улыбнулся Степан. — Я выйду, покурю пока.
— Кури тут, не барыня, детей нет. — Она зажгла десятилинейную лампу, отрегулировала фитиль, чтоб не коптил, надвинула стеклянный пузырь. — Коровку пойти подоить, — сказала она, доставая с печи подойник. — Когда уж пригнали, а все не соберусь. Ишь как зовет. Всюё голову проревела.