— Семеном.
— Пусть будя так, — согласился старик. — Слухай.
Семен наклонился, и дед зашептал надсадно, будто всякое слово еле выталкивал изо рта.
— Сын у меня месяц скоро как в село Витим за харчами подался. Что скажу — от него не таи, не греши… Золото я нашел. Всем хватит, ежели с умом, по-христиански.
— Где оно? — вперился посветлевшими глазами в лицо старика мигом вспотевший Семен. — Много?
— Погодь… ты слухай. Много его, до беды. Сыну скажи — не там копались. По старому урману надо, там старайтесь. Шурфишко мой отыщите, валежником забросал. В него и сверзился. Еле дополз. — Старик захрипел.
— Какой такой урман-то? — боясь, что старик помрет, не договорив, закричал Семен. Но дед жил другой заботой.
— Вынь крест. Отхожу, — вдруг внятно распорядился он. — После в рубаху чистую обряди, как след.
Семен расстегнул на старике полуистлевший ворот, вытянул на гайтане холодный и липкий от пота крест, кое-как вставил его меж крючками сведенных пальцев. Из-под век старика медленно выдавилась слезина и по морщине покатилась к виску. Лучина догорела до самых пальцев, куснула и погасла. Семен, поплевывая на обожженную руку, закрутился, нашаривая впотьмах ушат. Натолкнувшись на него, он пригоршнями зачерпнул воду и припал к ней запекшимися губами.
До утра, сидя перед покойником, скреб напильником, освобождая руки от железных браслетов. Когда толкнул дверь, чтобы выйти, спрятать цепи, — увидел: слепит солнце тайгу, стих ветер. Семен прихватил топор, вышел из зимовья, прищурился, выглядывая лесину на гроб-колодину. Размахнулся, крякнул и всадил лезвие в могучий ствол. Крякнуло и дерево, осыпав Семена шумными каплями. Нюхая пахнущую скипидаром щепку, Семен, улыбаясь, глядел на речку. Вздувшаяся от ночного ливня, она вольно бежала мимо зимовья, качая на перекатах волнами-плавниками.
2
К полудню вернулся сын старика, широкий, рыжебородый мужик в синей навыпуск рубахе. Исподлобья взглянув на вышедшего из зимовья Семена, он не спеша привязал к дереву навьюченную лошадь, снял картуз.
— Слава тебе, владыко, добрались! — рыжебородый размашисто перекрестился, утер лоб. — Устя! — окликнул он. — Торока посымай да разбери, куда что.
Женщина, пришедшая с мужиком, кивнула головой, туго обтянутой черным платком, легко изогнулась, подтягивая голенища разбитых ичиг. Мужик, сплюнув в сторону, шагнул к зимовью. Семен посторонился, уступая дорогу, и рыжебородый, не здороваясь, вошел в зимовье.
— Баба-а! — донеслось оттуда. — Подь сюда, жив-ва!
Устя бочком шмыгнула в дверь, запричитала высоко, монотонно.
— Отмучился-а!.. Отмаялся-а! — плеснул из зимовья плач и пропал, обрубленный тяжко бухнувшей дверью. Мужик вышел и, хмуря лицо, протопал к Семену.
— С чего он помер-то? — спросил он, глядя на ошкуренную колодину. — Ты его прибрал?
— Бог прибрал, — насупясь, ответил Семен. — В шурф угодил, оттого и помер.
— Да я не про то! — мужик тяжело махнул рукой. — Чистое все на нем, кто-то же обряжал… При тебе отходил?
— Ну при мне.
— Ершист ты, — мужик достал кисет. — Выкладывай ладом, что он передавал-сказывал.
Семен взялся за рукоятку топора, воткнутого в колоду, покачал, высвобождая. Мужик, наслюнивая цигарку толстым языком, спокойно наблюдал.
— Ска-азывал, — протянул с неохотой Семен. — Передава-ал.
— Да язви тебя! — заговорил, надвигаясь на Семена, мужик. — Открывай, не балуй!
— А ты не спеши, как голый в баню, не погаркивай, — отступая, набычился Семен. — Скажу не утаю. Воля на то его, покойникова. Золото нашел батька твой, а где оно — только теперь мне ведомо… Сказывал еще, что сынок-то, мол, прижимист, так чтоб без обману, на паях равных, не обошел бы. Дальний я. Семеном зовусь.
— Вот и добро! — мужик долгим прищуром отечных век смотрел на Семена. — Двое не один, сподручнее. Василием меня, а баба — Устинья, жена мне. Не бойсь, не обидим! Не обойдем. В паях равных будем. Ключ этот батя с весны облюбовал, зимовал здесь, добро стерег. Слово его — закон.
Василий хлопнул гостя по плечу. Под тяжкой, заскорузлой ладонью Семен переступил ногами, устоял. Василий обнажил прокуренные зубы, усмехнулся.
Похоронили старика рядом с речкой, под древней разлапистой елью. Сын стоял у могилы, беззвучно шевеля отвисшими губами, истово крестился на жаркое полымя заката. На земле у его ног сидела красивая Устя.
Семен тихо, чтобы не загреметь, собрал кайла и лопаты, отошел, остановился поодаль. Беда, хоть и рядом она, а чужая. Единственное, что хотелось ему, — закурить. Попросить считал делом неловким. Ждал.