— Что-то замолчал, — сказал Васька, глядя на итээровскую палатку. — А поет душевно и на гитаре лабает вот так. Пойдем завалимся спать, что ли.
— Постоим чуть-чуть, поболтаем.
— О чем еще?
— Все о том. — Николай бросил окурок под ноги, вдавил в снег. — Не нравится мне эта затея — бежать. Неизвестно еще — дойдем ли до базы. В этой тайге тыщи дорог, и все в разные стороны, а кто точно знает, в каком направлении топать?
— Не дрейфь, не пропадем, — заверил Васька, плотнее запахиваясь полами телогрейки. — Идти-то все равно надо, раз такое дело. Коллективно решали.
— Коллективно, — насмешливо передразнил Николай. — Когда решали, на хохловские кулаки поглядывали. А ему что? Летает с места на место, где лучше и где глубже, все сразу ищет. А мне работать надо, у меня мать-старуха дома. Пенсии тридцать семь всего.
Они помолчали, потом Васька спросил с откровенной завистью:
— Матери-то помогаешь, выходит?.. Мне вот высылать некому. Я на свете единственный, сам по себе.
— С матерью еще сестринских шестеро оглоедиков. Мал мала. Померла сестра, ну и приходится. Мужик ее в бегах третий год… А до чего смышленые растут чертяки. Дяденькой-тятенькой величают.
— Всем выжить охота. Шестеро… Многовато их на одного-то, человеков. Ты Хохлова давно знаешь?
— Зна-аю. Из одной мы деревни, из Чувашии. Этот на чужом горбу куда хочешь въедет, такой. О нем у нас говорили, будто капусту из колхоза машинами тибрил и налево толкал, жил без горюшка. Потом сюда прикатил, в мостоотряде работал, да что-то скоро больно смылся. В Усть-Куте его встретил, когда в экспедицию нанимался. Начали бы работать, а он — князь, не приучен.
— За что ж бригадиром назначили? За что?
— За комплекцию. И языком молотит, как тот вертолет махалками. Кайлить, рогом упираться, это не для него… Слышь, Вася, а на этой горе в прошлый год канавщики по пятьсот рублей в месяц выгоняли. Точно, я сам с одним работягой говорил, да и Гошка сказывал, помнишь?
— Зна-аю его политику, треплет небось.
— К чему ему трепать? — Николай отбросил снежок, вытер руки о телогрейку. — Работяги о нем хорошо отзывались, он легкий человек.
Васька мазнул рукавом по носу.
— Да-а, — завистливо протянул он. — Хорошо бы по пятьсот-то. Только уж и таких денег не хочу. Во, как эта Антарктида допекла!
— Потише кричи… Лодырить надоело, точно, — Николай облизал губы. — Но вот мое слово — с Хохловым не пойду. И ты не ходи.
Васька молчал. Николай взял его за рукав телогрейки, сказал с сожалением:
— Зря ты Хохлову поддаешься. Он из тебя шестерку сделает. И в очко с ним зачем дуешься? Он в жизни мухлюет, а в картах подавно.
Васька дернул телогрейку назад.
— Отыграюсь, будь спок — спустит и мое и свое в придачу.
— Не ходи с ним, Вася. Подождем работы, а то вертолет прилетит — увезут. Я лично подожду. Не вечно же снег будет лежать.
— Нет, Коля! — голос Васьки отвердел. — От Хохлова не отстану, да и как можно против гамуза. Надо всем вместе держаться, комком, тогда не пропадем.
От итээровской палатки донесся ласковый смешок Тамары. Васька подтолкнул Николая:
— Айда, это Гошка с кралей своей синтетической выползает.
— Пускай, мы не мешаем.
— Айда, что на них пялиться.
Васька отвернулся, пошел к своей палатке. У входа подождал Николая, и они вместе спустились вниз.
Поддерживая Тамару, Гошка помог ей выбраться наверх по раздавленным каблуками ступеням, следом выкарабкался сам. Тамара запрокинула лицо к небу. В лунном иззелена-голубом свете, в небесной отблескивающей куртке, она почудилась Гошке статуей. Он подошел, остановился напротив. Тамара молитвенно сложила на груди руки в варежках и что-то нашептывала.
— Вот так стой и жди, — сказал Гошка. — Сейчас самый звездопад. Июнь — месяц умирающих звезд.
— Может, надежд, — тихо откликнулась Тамара.
— Надежды вечны.
— Ты замерзнешь.
— Нет, свитер теплый.
— Не вредничай. — Тамара расстегнула куртку, полами ее запахнула Гошку и крепко сцепила за его спиной руки.
— Гоша, скажи что-нибудь, только быстро, сразу.
— Шаньга! — Он тихо засмеялся. — Ты пахнешь шаньгой только что с мороза. Пойдем?
— А звезды? — Она откачнулась, глядя на него огромными глазами. — Мы же на карауле.
Он зажал ее голову в ладони, поцеловал в губы, нос, глаза.
— Я снимаю тебя с караула, пошли.
— Нет, милый, — она повозила головой по его груди. — Не спеши. Так хорошо-хорошо… не спеши… Гоша, ты никогда мне не рассказывал, за что судили тебя?