Он не ответил.
— Не хочешь — не рассказывай, — видя, что попросила рассказать некстати, прошептала она и прижалась к нему, затихла.
— Отпусти-ка, никак не достану.
Он полез в карман за сигаретами. Она подождала, пока он прикурит.
— Прости меня, пожалуйста, такую дурочку.
— За что? В этом деле тайны нет. Дал проводнику-якуту карабин, он нас здорово тогда охотой выручал. Мы спешили до снега управиться, не бросали работы, уж больно участок попался интересный. Продукты давно кончились, и если бы не проводник… Погиб он. Нашли, в заберег вмерз. Выдолбили, а карабина при нем нету. Следствию что? Хоть бы какую записульку от проводника, что временно взял поохотиться, а нет ее — где оружие? Может, он без карабина утоп, а я под шумок припрятал винтовку для себя. Попробуй докажи. — Гошка подряд несколько раз затянулся сигаретой. — Полтора давали, а просидел год — и вышел. Правда, до сих пор не понял, за что притянули: за утрату вверенного боевого оружия или за то, что доверил его человеку для общей пользы, а доверие не узаконил бумаженцией… Прошлое лето ребята с магистрали выудили карабин из Улькана. Это мне участковый лейтенант, что меня в Иркутск сопровождал, сообщил письменно, порадовал.
Гошка стоял, стиснув в зубах сигарету. Лицо его в резких пятнах света и тени было чужим и жестким. Тамара взяла его под руку, спросила:
— Не знаешь, к чему кораблекрушения снятся?.. Я часто вижу один сон: ночь, волны и человек в волнах. Он захлебывается, вот-вот пойдет ко дну, а тут вдруг обломок мачты, и он хватается за нее.
— К чему это снится, ты у Женьки узнай. — Гошка отщелкнул сигарету. Соря искрами, она прочертила дугу и пропала в сугробе. — Одно знаю, что корабли теперь без мачт, торчат только трубы железные. За них хватайся не хватайся…
Невидимками в бирюзовых снегах хохотали куропатки, далеко в каньоне шумела работяга-река. Она трудилась по своему разумному распорядку денно и нощно, и, даже когда ее сковывал мороз, Домугда, притиснутая ледовой крышкой, трудно проталкивалась вперед, без устали шлифуя свое гранитное ложе.
— Вот так, — ответил своим мыслям Гошка.
Тамара потянула его за собой. Луна висела над их головами, и они уходили одни, без теней.
Вскоре на их месте появились Женька с Верой. В женской палатке горел свет, и два силуэта обозначились на брезенте. Женька присвистнул:
— Ну кино-о!
— Не мешай имя, — попросила Вера. — Любовь у них, сердечность.
— Серде-ечность! — заорал студент, вырывая из наста комок снега. — Эй, на экране, гасите свет!
Он размахнулся и швырнул снегом в палатку. Комок ударил в брезент, как в бубен. Тени нехотя разъединились, одна двинулась в сторону, и треугольник света упал на снег. Наступив на него, из палатки вышел Гошка, достал мятую пачку сигарет и, чиркнув спичкой, осветил бледное лицо.
— Ты что, перебрал? — спросил он Женьку. — Пойдем баиньки.
Он через плечо всмотрелся в десятиместку рабочих, из которой нет-нет да вырывались отдельные громкие голоса, кивнул на прощанье Вере и по ступенькам скатился в свою палатку. Женька обиженно сопел.
— Ох, с гонором ваш Гоша, — тоскливо заметила повариха.
— С тенором!
— С кем? — быстро переспросила повариха и вдруг зачастила: — Пошто-то встретит наедине, уставится неотрывно, а говорит, говорит все о чем-то другом совсем. Складно выходит, а не понять. Блажной, чо ли.
— Стихи читает. Не обращай.
— Не злись, не суди их. — Вера коснулась его груди. — Не ревнуй.
— Выставляла бы их из палатки, — ответил он. — Спать мешают, и вообще — что она, замуж за него собралась?
Повариха отвернулась.
— А я их не слышу! — неожиданно с веселой злостью сказала она. — А я сплю!
Женька удивленно уставился ей в спину.
— Почо их гнать-то? — чуть отвернув к нему голову, пропела повариха. — Эх ты, гуран молоденький, пущай пластаются. Небось и сам бы прибег сольцы лизнуть, да другой на солонце пасется… Никаво не понимашь.
Она с головы на плечи спустила платок, нехотя шагнула к палатке.
— Ох и пьяна я нынче-е! Винище и то тверезей. — Сладко потянулась и, отстонав в долгом зевке, предупредила: — К нам, пьяным, не приди смотри.
— Да иди ты! — совсем растерялся Женька. — Иди, иди спи.
Она растянула концы платка в стороны и плавными шажками пошла к палатке. И чем дальше удалялась, все больше походила на большой черный крест. Женька прислушался. Повариха тихонько пела: