Гошка лежал на спальнике, прикрыв руками глаза. Тишина, от которой в ушах разливается тоненький звон, стояла в палатке, и ему казалось, что он ощущает ее, плотную и ватную. Он сделал руками гребок, будто разбрасывая душный наволок, резко поднялся и стал натягивать сапоги.
— Гро-об несут, коня ведут! — мрачно завел он. — Ко-онь головку клонит!
— Прекрати, Георгий, — не поднимая головы от бумаг, попросил Харлампий и помотал вялым лицом. — С виду парень взрослый, а ведешь себя… Плохо, ведешь.
— Эх, да что я, не знаю сам, люди? — Гошка сжал на коленях ширококостные кулаки. — Сознаю. За спиной как-никак два полных курса: университетский и на общем режиме.
Харлампий и Сергей удивленно уставились на него. Их поразил серьезный тон, которым он произнес эти слова. В конце концов, от него и пошла в отряде мода — ерничать, подшучивать друг над другом. Вначале это как-то забавляло, потом надоело. Видимо, надоело и Гошке, да все продолжал упорно в том же духе. Изредка скажет всерьез, так на него уставятся недоуменно: все давно привыкли к его подначкам и не ждут ничего другого.
— Паясничаю, — продолжал Гошка, — рожи вам строю, да не только вам, а и для себя. Нас взбалтывать надо, иначе такая муть на душу осядет — подохнем на этом гольце от безделья.
— А ты подыщи себе «делье», — посоветовал Сергей. — В геологии района лишний раз подразберись, в приборах копайся, паяй или что там, я не знаю. Чем-нибудь займись.
Гошка с неприязнью взглянул на него, усмехнулся:
— Этим я всю зиму на камералке занимался, и все приборы в порядке. Без нужды копаться в них, ваньку валять, не могу. А вот ты можешь, у тебя получается, ну и лежи себе, жуй пережеванное, раз способен на такое. Но я-то! — он подолбил в грудь кулаком. — Я-то, бесталанный, живой работы хочу! В маршруты ходить, вкалывать!
Сергей не слушал, выписывал из книги в толстую тетрадь.
— Пока мы тут груши околачиваем, может, кандидатскую накатаешь, — издевался Гошка. — Могу тему подкинуть соответствующую.
— Ну, довольно! — вскинулся Сергей. — Не одному тебе тошно. Бездельничаем вынужденно, дорогой мой, терпи.
— Вообще не твое это дело, Георгий, — вмешался Харлампий. — Раз человек чувствует в себе силу, пусть пробует. Годикам к тридцати пяти защитит диссертацию, а это знаешь…
— Стоило для этого залезть на голец! — Гошка оттопырил губы. — Утоп в снегу с головой, а все ж «нам сверху видно все»?
— Понесло-о, — хмыкнул Харлампий. — Чего только в башке твоей нету, чего только не ляпаешь.
Рисуя в тетради елочки, Сергей вздохнул:
— Не удивляйся, Харлампий. Еще месяц, как куры на яйцах, посидим — все заговариваться начнем.
— Почему же — заговариваться? — начальник откинулся спиной к стенке. — Следить надо на собой, лишнего не болтать, не заговоришься… А тебя, Георгий, давно бы стоило за язык притянуть, да по всей форме. Я знаю, какие разговорчики среди рабочих ходят. К примеру, о характере наших работ. Не хуже любого из ИТР знают, что ищем, зачем ищем. А кто с ними панибратствует, турусы всякие разводит?
— Извиняюсь, разговоров не ведем, — отозвался Гошка. — Болтаем исключительно про международное положение.
За стенами палатки прохрупал снег, отдернулся полог. В ярко-белом прямоугольнике входа черно запятнила фигура Женьки.
— Как жизня без меня? — спросил он, обстукивая сапоги.
— В духе и свете, — ответил Гошка. — Лежим, работаем на мир.
— Мо-лод-цы! — похвалил студент.
— Что там? — Харлампий ткнул рукой в брезент. — Опять смежит?
— Ага. — Женька задернул полог. — Снежком начинает пробрасывать.
Чавкая сапогами по раскисшему земляному полу, он подошел к Гошке, потряс над головой куропаткой. По белой ее грудке скатывались красные градины, печально моталась мокроклювая головка.
— Убери, — потребовал Гошка.
Харлампий зажмурился, пристыдил:
— Как тебе не жалко их, как только рука поднимается.
Женька поставил малокалиберку в угол, вышел и скоро вернулся без птицы. Сергей брезгливо смотрел в мутное оконце, за которым начали мельтешить снежинки. Стало еще сумрачнее. Временами по брезенту щелкало, будто кто швырял бекасинником, и тогда через жестяную разделку в верху палатки влетала снежная крупа. Она сеялась на печь и шипела, припорашивала головы, таяла.
— Сыпь, родной, давненько не было, — смахивая с кудрей мокрые бисеринки, сквозь зубы процедил Гошка. — Июнь сейчас или октябрь?
— Действительно, ничего не разберешь. — Сергей сунул тетрадь под спальник. — Все перепуталось.