— Олекса Мартынович, — вдруг перебила меня Лида; голос ее звенел от волнения. — Может быть, мне уже не придется увидеть Ярослава… Когда вы встретите его, скажите, что в последние дни своей жизни, в те минуты, когда мне становилось немного легче, я… мне больше всего хотелось увидеть его… поговорить с ним… Помните, в Иркутске я спрашивала вас, не показывал ли он кому-нибудь письмо, которое я передала ему через вас перед моим отъездом в санаторий?
— Да, вспоминаю.
— Это письмо читали какие-то подозрительные людишки.
— Почему вы так думаете?
— Собственно, я обязалась никому об этом не рассказывать. Даже Ярославу. Но теперь, когда строительство Глубинного пути закончено и когда я нахожусь в таком состоянии… мне кажется, можно сказать.
Некоторое время она собиралась с мыслями. Потом повернулась ко мне и начала рассказывать:
— Однажды, после окончания опытов над пайрекс-алюминием, я получила напечатанное на машинке письмо без подписи. В нем говорилось, что один научный сотрудник потратил почти всю жизнь на изобретение сплава, подобного пайрекс-алюминию, но до сих пор этой проблемы не решил. Родственник этого работника просит рассказать о некоторых подробностях моей работы, чтобы он мог подбросить сведения старику и тем самым заставить его хотя бы перед смертью поверить, что сложная задача в конце концов им решена. В обмен на это неизвестный предлагал вернуть письмо, адресованное мной Макаренко. В доказательство того, что письмо у него, он приводил из него несколько отрывков. Неизвестный угрожал, что, если я не соглашусь, он передаст письмо Барабашу. Анонимка меня взволновала. Ясно было, что письмо попало в руки негодяю. Мне было очень неприятно, но секрет пайрекс-алюминия я, разумеется, выдать не могла. Тогда я решила обратиться к следователю Томазяну. Он ознакомился с анонимкой и оставил ее у себя, а меня попросил никому ничего не рассказывать. Он придавал письму большое значение. Меня мучил вопрос, как могло мое письмо попасть к какому-то шпиону, но, помня запрещение Томазяна, я не могла спросить об этом у Ярослава. Позднее, во время нашей прогулки к водопаду Учен-Чан, я узнала, что письмо находится у Ярослава. Но все-таки его читал кто-то посторонний.
Выслушав рассказ Лиды, я вдруг догадался, у кого было письмо, когда я искал его и не мог найти. Без сомнения, его украл, а потом вернул Догадов. Мне стало ясно, что Томазян знал об отношениях Ярослава и Лиды значительно больше, чем я думал.
Я рассказал Лиде о своей догадке.
Не успел я закончить, как в комнату вошел Барабаш, а за ним показался Ярослав Макаренко.
Увидев Ярослава, Лида широко раскрыла глаза и от волнения не могла выговорить ни единого слова. Инженер был взволнован еще больше. Он был бледен и тяжело дышал. Но вот больная улыбнулась ему. Это была такая жалобная улыбка, что я поскорей вышел из комнаты.
Меня догнал Барабаш.
— Успокойтесь, возьмите себя в руки, — сказал он, выходя вместе со мной в парк санатория.
Над нами задумчиво шумели своими верхушками старые сосны, чуть слышно журчала вода из маленького, скрытого кустами фонтана, где-то вдали стучал дятел, а мы молча ходили по аллеям парка, каждый со своими мыслями.
— Макаренко давно приехал? — спросил наконец я.
— Вчера утром. Мы не хотели волновать Лиду и не позволяли ему войти к ней в палату. Но сегодня уже нельзя было отказать ему в свидании с больной. Она, по-видимому, тоже напряженно ждала его, хотя и не говорила ничего. Не знаю, хорошо ли, что они увидятся, но перед такой опасной операцией я не мог им в этом отказать.
Больше я ни о чем не спрашивал. Мы дважды прошлись по длинной, спускавшейся к реке аллее и сели на скамью.
Дятел перестал стучать. Сюда не долетало журчание воды и только ветер мелодично шумел в соснах, навевая ощущение пустынности.
— Вы знаете, я люблю Лиду, — сказал Барабаш, глядя вдаль и словно обращаясь к кому-то, кого он там видел. — Если эксперимент не удастся и она умрет, у меня ничего в жизни не останется…
Что я мог сказать ему? Ведь ясно, что Лида любит Ярослава. Барабаш должен это понимать. Ну, а если эксперимент удастся? Барабаш рассчитывает на ее благодарность?..
Врач словно разгадал мои мысли. Он повернулся ко мне и сказал:
— Я знаю, она любит Ярослава. В свое время у них возникли какие-то расхождения… недоразумения… недоговоренности… Потом, кажется, после катастрофы в шахте, они помирились, все стало ясно. Но сейчас же вслед за этим болезнь Лиды обострилась… Вероятно, это было следствием сильного нервного напряжения. Уверяю вас, я люблю ее бесконечно, но главное для меня — ее жизнь. Когда-то я разговаривал об этом с Макаренко. Но тогда я еще мог надеяться на другое. Мне казалось, что она сможет полюбить меня… А разве это главное, когда любишь человека? Спасти ее — вот что для меня самое важное. И вот сейчас мне хочется поклясться вам, постороннему свидетелю: я сделаю все, чтобы она осталась жить!