Томазян приказал привести Черепашкина.
Когда шпион вошел в комнату, меня поразил его вид: черты его лица остались теми же самыми, но глаза утратили придурковатое выражение, взгляд их был мрачен.
— Присядьте, — предложил Томазян. — Теперь слушайте… Мы получили одно сообщение. — Он прочитал шпиону текст телеграммы. — Мы имеем также бесспорные доказательства, что вы устроили в подземелье взрыв, вызвавший аварию. И, наконец, в нашем распоряжении ваша радиофицированная шапка. Наши работники сейчас заняты расшифровкой полученных в ваш адрес радиограмм. Вы знаете, как высоко теперь стоит техника расшифровки. Если бы вам передавали радиограммы даже с Марса, их содержание все равно стало бы нам известным. Итак, советую вам не затруднять нашу работу.
Черепашкин помолчал, потом пристально посмотрел на Томазяна и на меня и не спеша высокомерно произнес:
— Я солдат, разведчик. Ваш враг. Больше — ни единого слова.
Он замолк и устремил взгляд куда-то вдаль.
Это был упорный враг. Хотя его и победили, он не просил помилования. Чувствовалось, что его всю жизнь готовили для ударов из-за угла. Он был способен на все. Он понимал, что спасения ему нет, и внешне воспринимал это совершенно спокойно.
— Может быть, вы все-таки дадите некоторые разъяснения? — спросил Томазян. — Скажите по крайней мере вашу настоящую фамилию и год рождения.
Черепашкин молчал.
— Как вы познакомились с Догадовым? Почему преследовали профессора Довгалюка?
Арестованный не отвечал. Он сидел выпрямившись на стуле и равнодушно разглядывал стену.
Томазян понимал, что сейчас от этого человека добиться ничего не удастся. Он позвал часового и приказал увести арестованного.
Шпиона вывели, чтобы немедленно отправить в Иркутск, а оттуда — в Москву, в распоряжение высших следственных органов.
— С ним будет еще много возни, — проговорил, глядя ему вслед, Томазян.
Затем он отдал приказ об усилении охраны на отдельных участках туннеля, пересмотрел инструкции часовым и перевел все службы с обычного военного положения на исключительное, фактически равнявшееся осадному.
После этого он собирался выехать в Иркутск.
Поезда в наполненном воздухом туннеле уже шли регулярно, но скорость их не превышала двухсот километров в час. Пропускная способность туннеля резко упала.
Чтобы немедленно попасть в Иркутск, Томазян заказал самолет. Я полетел вместе с ним.
В Иркутске мы узнали, что, возможно, к следующему утру возобновится нормальное движение поездов в туннеле, то есть со скоростью не менее тысячи километров в час. В управлении Томазян доложил Саклатвале о положении в восточной зоне, об аресте Черепашкина и о мерах, принятых для усиления охраны туннеля. Я был при этом и одновременно узнал от Саклатвалы, что получена телеграмма из Ставки Верховного Главнокомандующего. В ней сообщалось, что инженер Макаренко оставлен при Ставке на неопределенное время, а также предлагалось немедленно откомандировать в распоряжение Ставки инженера Самборского.
Утром из туннеля сообщили, что работы по выкачке воздуха закончены и электропоезда идут с прежней скоростью.
В то же утро меня вызвал по радиотелефону Черняк. Он приказывал немедленно прибыть в Москву для выполнения нового важного задания. Разговор наш был краток. Я ничего не успел рассказать, только выслушал приказ и лаконично ответил: «Есть немедленно прибыть!»
В Москву я ехал вместе с Самборским, который спешно сдал свои дела Кротову. Он никак не мог понять, почему его вызывают, когда, по его мнению, и он, и Макаренко были необходимы на Глубинном пути.
13. На фронте
— Вы еще не замотались? — спросил Черняк и, не дожидаясь ответа, добавил: — Все равно не дам ни минуты отдыха. Вы отправляетесь на на фронт.
Я присоединился к группе корреспондентов, которых отдел прессы отправлял на Западный фронт.
Тарас Чуть просил Черняка отпустить его на фронт вместе с нами. Антон Павлович долго отказывался, но в конце концов Тарас добился разрешения.
Перед тем, как отпустить парня, Антон Павлович потребовал, чтобы тот соблюдал обещание быть осторожным. Было и еще кое-что, о чем Тарас не знал: Черняк категорически запретил корреспондентам брать парня в опасные места и велел им беречь Тараса, как зеницу ока. Один из корреспондентов, посмеиваясь над этими предупреждениями, сказал:
— Почему вы беспокоитесь? Сколько лет парню? Недалеко до совершеннолетия. Ему надо закаляться.
— Пожалуйста, пусть закаляется. Только… подальше от пуль и снарядов.