I. Сибирские встречи
1
Стоял апрель 1955 года. Снег почти везде уже сошел с полей, и только в самых глубоких кюветах вдоль шоссейной дороги лежали крохотные сугробики, почерневшие от дорожной пыли.
В один из таких дней я заехал в Дронкинский район — почти самый южный в области.
В райкоме сообщили, что заседает бюро.
В это время из кабинета секретаря райкома начали выходить взволнованные, но молчаливые люди. Из всех, вышедших из кабинета, я знал в лицо только одного — Павлова. Года три тому назад мне довелось подготавливать к печати его статью о делах колхоза, где Павлов был председателем. Минувшей осенью он тоже писал для нашей газеты, но уже как председатель райисполкома. Тогда Дронкинский район одним из первых в области перевыполнил план хлебозаготовок.
Мы с Павловым отошли в конец коридора.
— Заседаете?
— Без этого нельзя, — улыбнулся Павлов и прищуренным правым глазом (это его привычка) глянул на меня.
— Как сев-то?
— Отстаем. Вот сегодня на бюро принимаем, как говорится, оперативные меры. — Павлов снова улыбнулся и опять прищурил правый глаз.
— Какой колхоз особенно отстает?
— Все отстают. Хвастать нечем. А тут еще приписками начали заниматься.
— Кто?
— Соколов Иван Иванович отличился… Пятьсот гектаров приписал… Вот сейчас будем разбирать…
Пригласили заходить.
Секретарь райкома Обухов коротко рассказал о приписке, допущенной председателем колхоза «Сибиряк».
— Вместо того чтобы по-настоящему организовать работу в бригадах, мобилизовать все силы на проведение сева в сжатые сроки, Соколов пошел по линии наименьшего сопротивления! — голос Обухова звучал гневно.
С Обуховым я встречался на уборке в прошлом году и знал, что секретарем Дронкинского райкома он работает всего один год и сюда приехал сразу после окончания областной партийной школы. До учебы он был тоже секретарем в одном из северных районов, но не первым, а, кажется, третьим. В области говорили, что Обухов волевой человек, из числа лучших секретарей. Такое мнение сложилось после удачного прошлого года.
— Давай, Соколов, объясняй, как ты дошел до жизни такой? — сказал Обухов.
Сидевший рядом со мной высокий мужчина, в гимнастерке, с остриженной под машинку большой головой, поднялся и, переступив с ноги на ногу, произнес негромко:
— Что ж, Михаил Николаевич, объяснять… Вы сами обнаружили, нам защищаться нечем. Виноваты, понимаешь, то есть не все виноваты, — оживился вдруг Соколов, — бригадир и агроном ни при чем. Вина моя…
— Хоть тут совесть заговорила! — бросил Обухов. — Как ты сам-то это расцениваешь? Давай уж начистоту! Сам-то как оцениваешь эту приписку?
— Чего ж тут оценивать. Отставать не хотелось… Думали, дня за два закроем эти пятьсот гектаров. Сводку-то мы подали раньше — двадцать четвертого, думали, натянем.
— Натянем! Вот мы тебе натянем! Ты, Соколов, доложи членам бюро: сколько ты вообще посеял, к какой цифре фактического сева сделал приписку?
Соколов, до этого ни разу не взглянувший на Обухова, теперь внимательно посмотрел на секретаря.
— Вы, Михаил Николаевич, по первому вопросу объявляли наши показатели.
— Ты не виляй, ты сам назови.
— Могу и сам. Что ж, товарищи! — Соколов как-то сразу подтянулся, обеими руками поправил ремень. — Что ж, товарищи, посева, понимаешь, у нас нет совсем…
— Вот видите! Саботирует сев, а районному руководству очки втирает! Видали его? Ну, садись. Послушаем, как наш лучший тракторный бригадир приписки делает. Давай, Орлов, докладывай!
Вихрастый, с загорелым лицом человек в кожаной куртке встал и вытянулся по-военному. А Соколов сел, прежде посмотрев на свой стул, словно боясь ошибиться местом.
— А чего греха таить, Михаил Николаевич, мы — коммунисты и должны говорить прямо, — сказал Орлов.
— Вот-вот! Прямо и говори, как ты с Соколовым… Видите ли, два сокола-орла там собрались! — накалялся все больше Обухов.
— Не мы первые, не мы последние, Михаил Николаевич. Не первый год так ведется.
— Что так ведется? — перебил Обухов.