Таким образом, созерцание красоты, преломленной через искусство и поэзию или направленной непосредственно на наше окружение, - это одно из предложений того, как утописты могли бы заполнить часы бесконечного лета.
Кстати, Шопенгауэр тоже рассматривал незаинтересованное эстетическое созерцание как один из двух возможных способов избежать возвратно-поступательного движения желания и скуки, которое питает наши страдания (другой способ - путь святого, который, по его представлениям, предполагает самоотречение воли). Важно отметить, что объекты, которые Милль и Шопенгауэр имели в виду в качестве фокуса эстетического созерцания, не обязательно и даже предпочтительно должны были быть связаны с мировыми преобразованиями, драматическими поворотами, высокими ставками или новаторскими открытиями - не "интересностью" в том смысле, который зависит от познания глубоких истин или решения насущных проблем. Скорее, они имели в виду красоту, которая в равной степени доступна в малом и обыденном, в том, как течет вода в ручье, или в том, как дуб расправляет свои ветви, или в том, как двигаются плечи рабочего, когда он роет канаву.
Истинная идея или аспект любой из этих вещей может служить так же хорошо, как и самый великолепный собор. Это объясняется тем, что качество эстетического опыта в основном зависит от того, как наблюдатель смотрит на вещи, а не от того, на что он смотрит. Для ума, который освободился от рабской обработки всех своих переживаний с точки зрения их инструментальной значимости и полезности для эго, и вместо этого освободился от необходимости созерцать вещи такими, какие они есть сами по себе, объекты для эстетического созерцания вездесущи.
Как если бы мы сначала воспринимали мир как тесный и мрачный, потому что жили в темноте и едва ли могли видеть дальше собственных рук, а потом восходящее утреннее солнце открыло нам, что мы прятались в эдемском пейзаже, чьи мерцающие росой просторы простираются за горизонт.
Я думаю, что эти размышления указывают вот на что. Мы можем опасаться, что утописты, прочитав великие шедевры и посетив Тадж-Махал, Нотр-Дам, Гранд-Каньон и другие лучшие туристические места, довольно быстро исчерпают запас интересного в своей жизни. Конечно, сверхразумные ИИ могут написать для нас еще много шедевров и построить новые чудесные здания и достопримечательности, но все же можно опасаться, что диапазон принципиально иных возможностей весьма ограничен - подобно тому, как молодой Милль опасался, что у композиторов закончатся прекрасные мелодии.
Серьезность этой угрозы зависит от того, насколько требовательным является наше понятие объективной интересности. Если бы интересность требовала фундаментальной новизны или миропреобразующего значения, то утописты быстро бы исчерпали ее. Однако наблюдения, которые мы сделали в отношении эстетического опыта, указывают на то, что существует форма "интересности", которая гораздо менее требовательна, но при этом все еще имеет ценность. Она ценна в том смысле, что способна обеспечить ткань для ценных форм текстурирования опыта (под этим я подразумеваю дополнительный фактор предполагаемой аксиологической релевантности, который может характеризовать поток опыта, помимо его гедонистического качества).
Поэтому я думаю, что нам нужно расширить наше понятие объективной интересности, включив в него объекты и идеи, достойные эстетического созерцания. А это могут быть и маленькие идеи, и обычные предметы, и небольшие вариации уже пережитого - в дополнение к более эврика-индуцирующим возможностям обучения и решения интеллектуальных проблем, которые, судя по всему, имел в виду Юдковски.
Подобно тому, как через наше тело ежесекундно проходят газиллионы нейтрино, не замечая нас, так и мир может преподносить нам бесчисленное множество прекрасных вещей, которые наш разум слишком груб и нечувствителен, чтобы оценить.
Однако если бы мы в достаточной степени настроили свои эстетические чувства, то смогли бы зафиксировать больше этой всепроникающей красоты. Мы могли бы запечатлеть достаточно, чтобы наполнить наше сознание бесконечным восторгом от созерцания эстетической значимости.