Представьте себе мою радость и облегчение, когда Эгон сказал мне, что он живет довольно далеко, но не слишком! Идти придется долго, около двадцати дней, но это возможно. Он был в радиусе моего действия! Я от всего сердца поблагодарил Эгона и сказал, что если он встретит кого-нибудь, кто едет в том направлении, то может попросить передать Пиньолю, что кто-то едет к нему, чтобы он был предупрежден о моем приближении. Мне показалось, что, поскольку я приду без приглашения, было бы вежливо хотя бы заранее уведомить. Я не знал, как он отреагирует на то, что незнакомец явится к нему без предупреждения, - может быть, меня прогонят?
Следующие недели были физически напряженными. Я значительно похудел, а ноги и ступни болели от ходьбы. Но моя душа чувствовала странную легкость - такого ощущения я не испытывал уже давно. Хотя путешествие было сложным, я была уверена, что поступаю правильно, что это необходимо. Я не сомневался в себе. У меня была цель - пусть промежуточная, временная, но все же настоящая цель. Удивительно, как это меняет дело.
В конце концов я добрался до места, на которое указал Эгон, и стал расспрашивать, не знает ли кто-нибудь, как добраться до места, где живет Пигнолиус. Это было несложно, похоже, все знали, что это за свинья. Вскоре я уже шел по тропинке, и вот он, прямо передо мной! Принимает грязевую ванну! Я испугался, что пришел в неподходящий момент, и приготовился повернуть назад, но он, казалось, был совершенно не обеспокоен моим приближением, хотя и видел, что я иду. Я не знал, подойти или уйти, и в результате выбрал худший вариант из всех - неловкий компромисс: я просто стоял и смотрел на него, разинув пасть.
Как долго длилась эта неловкость, я не знаю и не хочу вспоминать. Через некоторое время Пиньолиус позвал меня спуститься. Тогда я подошел, и у нас состоялся следующий разговор. Слова, как мне кажется, близки к тем, что были произнесены; моя память обычно хорошо сохраняет записи, и этот эпизод я репетировал про себя больше раз, чем могу сосчитать.
Федор: Многоуважаемый Пиньолиус, я прибыл издалека, чтобы попросить у вас совета. Вот вам небольшой подарок. Не окажете ли вы мне невероятную привилегию - позволить задать вам несколько вопросов? Я слышал, что вы - свинья великой мудрости.
Пиньолиус: О, очень большая мудрость. И очень недостаточная. Но каштаны принимаются с благодарностью. Можете бросить их сюда.
Федор: Там?
Пиньолиус: Яволь! Бросайте их!
Федор: Чтобы уважить ваше драгоценное время, я сразу перейду к делу. Я вижу, что в мире так много неладного, так много страданий... крошечная капля которых недавно выпала на мою долю, но... я чувствую, что так больше продолжаться не может. Люди умирают, болеют, голодают, их преследуют и едят, терпят всевозможные лишения и невзгоды. Я хочу посвятить себя тому, чтобы что-то с этим сделать. Но мне нужен план - план не то слово: идея, какой-то принцип, видение, направление, которому я мог бы следовать, которое хотя бы надолго даст надежду на достижение лучшего состояния. Пожалуйста, Пиньолиус, освети своей мудростью мою жалкую шкурку и скажи мне: Что я могу сделать, чтобы мир стал лучше?
Пиньолиус: Не очень.
Федор: Но что-то должно быть.
Пиньолиус: Эта мысль приходила мне в голову однажды, в юности, да.
Федор: И?
Пиньолиус: К счастью, после размышлений выяснилось, что я мало что мог сделать; и я подозреваю, что в вашем случае ситуация была бы такой же.
Федор: К счастью?
Пиньолиус: Если бы я мог многое сделать, я бы, возможно, почувствовал себя обязанным это сделать. Несомненно, это потребовало бы упорного труда и самопожертвования. Но, к счастью, оказалось, что в схеме вещей я был почти совсем бессилен. Я благодарю Готта за то, что в каждое утро, когда я не буду храбриться для Рёмского Рейха!
Дядя Пастернаут, я был ошарашен. Поначалу я не был уверен, что шокирует меня больше: то, что величайший из известных нам умов, интеллектом намного превосходящий мой собственный, считал, что ничего нельзя сделать, чтобы мир стал лучше, - или то, что он, похоже, был доволен тем, что так оно и есть!