— Как… освобождаете? — не понял сержант и почему-то стал по стойке «смирно».
— Освобождаю до суда на подписку о невыезде.
— А документы? — спросил милиционер.
Рябинин вытащил из сейфа бланк со штампом прокуратуры и быстро заполнил графы постановления об освобождении из КПЗ. Сержант повертел постановление, потоптался на месте и вдруг сказал:
— Сергей Георгиевич, скандальчик может выйти. Нельзя её освобождать. Пьяных обирала, не работала. Мы её всем райотделом ловили.
— Она больше пьяных обирать не будет, — отрезал Рябинин и глянул на неё.
Рукояткина прижалась к стене и страшными широкими глазами смотрела на сержанта.
— Кто… Матильда? — усомнился сержант.
— Теперь она не Матильда, а Маша. Гражданка Рукояткина, вы свободны! — почти крикнул Рябинин.
Она испуганно шмыгнула за дверь. Сержант качнулся, будто хотел схватить её за руку, но устоял, спрятал постановление в карман и сделал под козырёк:
— Всё-таки я доложу прокурору.
— Доложите, — буркнул Рябинин.
После ухода сержанта он прошёлся по комнате, потирая ушибленное колено. Что-то ему надо было сделать, или вспомнить, или продолжить какую-то мысль… Он глянул на часы — девять вечера. Потом взял дело, швырнул в сейф и запер, оглушительно звякнув дверцей. И сразу заболела голова тяжёлой болью, которая пыталась выломить виски частыми короткими ударами. Он сел на стол лицом к окну, разглядывая вечерние огни. Зазвонил телефон: Рябинин знал, что он зазвонит скоро, но телефон зазвонил ещё скорее.
— Сергей Георгиевич, это правда? — спросил прокурор.
— Правда, — сказал Рябинин и подумал, что прокурор не пошёл к нему и не вызвал к себе, хотя сидел через кабинет.
— Почему? Не призналась? Или нет доказательств? — пытался понять прокурор.
— Полностью призналась.
Прокурор помолчал и прямо спросил:
— Что, с ума сошли?
— Нет, не сошёл. Я взял подписку о невыезде. Она завтра придёт и принесёт все деньги.
— Почему вы не поговорили со мной? — повысил голос прокурор. — Почему вы приняли решение самостоятельно?!
— Я следователь, Семён Семёнович, а не официант, — тоже слегка повысил голос Рябинин, но сильно повысить он не мог: не было сил. — Я фигура процессуально самостоятельная. Завтра она придёт в десять и принесёт деньги.
— И вы верите, как последний ротозей?! — крикнул прокурор.
— А следователю без веры нельзя, — тихо, но внятно ответил Рябинин. — А уж если обманет, то завтра в десять я положу вам рапорт об увольнении.
— Не только рапорт, голубчик, — злорадно сказал прокурор, — вы и партбилет положите.
— Только не на ваш стол! — сорвавшимся голосом крикнул Рябинин и швырнул трубку на рычаг.
Он хотел поглубже вздохнуть, чтобы воздухом сразу задуть худшее из человеческих состояний, которое затлевало сейчас в груди, — чувство одиночества. Но сзади зашуршало, и он резко обернулся.
Она стояла у самодовольного сейфа, поблёскивая волглыми глазами, — слышала весь телефонный разговор.
— Ты чего не уходишь? — строго спросил Рябинин.
— Не пойду. Зачем тебе неприятности?
— Иди, — тихо сказал он.
Она не шелохнулась.
— Иди домой! — приказал он.
Она стояла, будто её притягивал сейф своей металлической массой.
— Немедленно убирайся домой! — крикнул Рябинин из последних сил.
Она дёрнулась и шагнула к двери.
— Стой! — сказал он. — Еда дома есть?
— Э-э, — махнула она рукой, — и по три дня не едала.
Рябинин нашарил в кармане пятёрку, отложенную на книги, и спрыгнул со стола.
— Возьми, пельменей купишь. Бери, бери. Из тех ни копейки нельзя. А мне из получки отдашь.
Он засунул деньги в её кармашек и открыл дверь. Она, видимо, хотела что-то сказать; что-то необыкновенное и нужное, которое рвалось из груди, но никак не могло вырваться: не было слов — их всегда не бывает в самые главные минуты жизни. Она всхлипнула, бесшумно скользнула в коридор и пошла к выходу мимо дверей с табличками «Следователь», «Прокурор»…
Рябинин хотел опять сесть на стол, но затрещал телефон — теперь он будет часто трещать.
— Сергей Георгиевич, — услышал он обидчиво-суховатый голос Петельникова, — как же так?
— Вадим, и тебе надо объяснять? — вздохнул Рябинин и тут же подумал, что ему-то он как раз обязан объяснить.
— А если она не придёт? — зло спросил инспектор голосом, каким он никогда с Рябининым не разговаривал.
— Тогда, значит, я не разбираюсь в людях. А если не разбираюсь, то мне нечего делать в прокуратуре.