Видимо, специально приоделся для прокуратуры, и это Рябинина не удивляло — люди часто наряжались и даже надевали ордена, потому что шли к представителю власти. Нет, он и в универмаге выглядел модником — человек с пилкой в кармане должен им выглядеть всегда. Новенький коричневый костюм с огненной ниткой. Розоватая сорочка, как утренняя зорька. Широкий бурый галстук с отсветом близкого пожара, который вроде бы бушевал где-то под ним, в груди. И над всем этим — бледное лицо, тяжёлые веки, белые заливы залысин.
— Кого-нибудь подозреваете? — спросил Рябинин.
— Нет… За сотрудников ручаюсь.
— Как же постороннее лицо сумело усыпить сторожа?
— Охранник приходит часа за два и шатается по универмагу. Его будка открыта…
Вот так шли и допросы продавщиц: ничего не знали, никого не подозревали и ручались друг за друга.
— А как вы объясните, что кража совершена именно в тот день, когда вы не сдали деньги?
— Не знаю, — растерянно ответил директор и добавил скороговоркой: — Кассирше я верю, как себе.
Кассирше верил и Рябинин: маленькая, испуганная старушка, готовая идти под суд за свою даже финансовую ошибку — несдачу денег в банк. Оставалось совпадение, которое возможно при столь частой практике торговых работников выполнять план деньгами прошлого месяца. Преступник мог об этом знать.
— Вы некурящий? — спросил директор.
— Закуривайте-закуривайте, — буркнул Рябинин, который уже знал, зачем спрашивают.
Пепельница была на столе — большая медная жаба с распахнутой пастью, — и всё-таки люди всегда узнавали, что он некурящий. По воздуху в кабинете или по пальцам без желтизны? Или по букетику? По очкам?
Герман Степанович нагнулся. Достал с пола коричневый, в цвет костюма, портфель и начал расстёгивать, как-то неумело сунув его под руку. Когда щёлкнул второй замок, портфель прыгнул вниз, но директор успел схватить его за нижние углы, отчего тот внутри глухо ухнул, распахнулся и выбросил на стол содержимое, которое оказалось прямо перед Рябининым, и ему ничего не оставалось, как взять в руки, посмотреть и передать владельцу.
Потрёпанная книга в тёмной, без названия, обложке. Рябинин раскрыл её где-то в середине и прочёл строчку наугад: «23. И посмотрев вокруг, Иисус говорит ученикам своим: как трудно имеющим богатство войти в царство Божие!».
— Это «Евангелие», — смущённо заметил Герман Степанович.
— Вы что — верующий?
Директор рассмеялся:
— Хобби. Интересуюсь историей религии, собираю иконы и езжу по церквам и монастырям.
— Теперь это модно, — вздохнул Рябинин.
Иконка: медный оклад, хорошее письмо, свежесть лика… Вряд ли старинная.
— Никола-угодник? — попытался угадать Рябинин.
— Да, девятнадцатый век.
Пачка сигарет и спички. И всё. Если бы Рябинин вот так же опрокинул свой портфель, то чего бы только ни посыпалось: скрепки, бумажки, карандаши, старые газеты, надкусанный на дежурстве бутерброд… Не зря директор имел пилку для ногтей.
— А вы знаете, откуда у меня такое хобби? — спросил, улыбаясь, Герман Степанович. — Окно моего кабинета выходит на озеро, на остров. И вот целые дни я вижу этот прекрасный монастырь. И, знаете, проникся красотой.
Почти напротив универмага посреди широкой воды лежал островок, на котором высился монастырь. Говорили, что одиннадцатый век. В последние годы туда зачастили туристы, и нарочно для них пустили паром.
— Много у вас икон?
— Что вы, я молодой, если так можно выразиться, хоббист.
Рябинин едва не пошутил — хобботист. Стоило, потому что вопросов о краже к директору больше не было. Их не было к продавщицам, кассирам и сторожу-те ничего не знали. Не было вопросов к экспертам, которых бесполезно спрашивать, не добыв материала для исследований. Не было вопросов и к свидетелям, потому что не было самих свидетелей. Вопросы были только к преступнику, но вот он-то и отсутствовал. Да и к преступнику имелось всего три вопроса: как украл, зачем украл и где украденное? Впрочем, два вопроса — как украл и зачем — известны. Вернее, один вопрос, потому что зачем воруют, Рябинин знал.
— В Новгороде были? — спросил Рябинин (он сам провёл там неделю).
— А как же! — воспрял Герман Степанович, ступив на любимую стезю. — Древнейший город!
— Что скажете о новгородской Софии?
— Великолепно!
Когда Рябинин к ней шёл, то вдруг понял, что сейчас в воздухе, высоко над головой, что-то произойдёт, и там произошло — полыхнул солнцем купол, поднятый строгими бедными стенами к богу, но так поднятый, чтобы радовался этому человек.