Они приехали в прокуратуру. Самсоненко сразу как-то подобралась и заметнее сжала узкие губы. Рябинин ещё чего-то выжидал, но она положила крупные, сцепленные руки на стол и спросила:
— Ну-с?
— Меня интересует всё о Виленской, — сказал Рябинин, усаживаясь перед ней и начиная рассматривать её лицо.
Самсоненко достала сигареты и закурила с умением давно курящего человека. Она не спросила разрешения, да Рябинин и не знал, должна ли женщина спрашивать об этом следователя.
— Виленская у меня работала семь лет. Как сотрудник она меня вполне устраивала.
Рябинин чуть не спросил: «А государство она устраивала?» Такой вопрос задал бы гражданин Рябинин гражданке Самсоненко, но следователь задать этот вопрос свидетелю удержался.
— Рита была человек способный, готовилась к защите диссертации. Отчёты писала вовремя, статьи по плану сдавала, с темой не заваливалась. Ей, правда, не хватало энергии, пробивной силы.
— А чего пробивать?
— В наше время надо уметь не только выдать идею. Надо её и пробить, проложить ей дорогу. Приведу вам пример попроще…
— Да, мне лучше попроще, — согласился Рябинин.
Самсоненко перестала разглядывать завитушки сигаретного дыма и внимательно посмотрела на следователя — тот сидел спокойно, чуть равнодушно. Таким он хотел казаться: спокойным, чуть равнодушным.
— У нас систематически бьётся химическая посуда, и все сотрудники ходят в отдел снабжения — выколачивать. А Виленская не могла. Лаборантка Шурочка и та скорее получит. Нет, Рита не была энергична.
— А диссертацию ей нужно было пробивать?
Самсоненко усмехнулась, не сразу ответив. Тугой тяжёлый шиньон, крепкие заметные скулы и широкий экранный лоб. Она была даже красива какой-то решительно-мощной красотой: бывают такие женщины, у которых крупные черты соразмерны, и поэтому всё к месту.
— Я помогала ей, это любой подтвердит. Месяца через три она бы смогла защищаться.
— А вы тоже кандидат наук?
— Я доктор наук.
— О, извините.
Самсоненко опять внимательно глянула на следователя, но ничего не сказала.
— Расскажите мне о духовном мире Виленской.
— О духовном?
— Спрошу попроще… Какой она была человек?
— С этой точки зрения я сотрудников не изучаю.
— Что ж так?
— Много работы. У меня ответственная научная тема, немало подчинённых. О нас зимой снимали фильм.
— Ну а всё-таки, что она за человек?
— Обыкновенный человек. У меня таких девочек много.
— Скажите, вы книги читаете?
— Научные?
— Нет, художественные.
Самсоненко на миг замерла, не донеся сигареты до рта. Вдобавок Рябинин некстати улыбнулся.
— Какое это имеет отношение к данному вопросу?
— Просто так, лично интересуюсь.
— Прошу задавать вопросы, относящиеся к делу.
Теперь она уже неприязненно разглядывала следователя. Рябинин кожей чувствовал, кем он был для неё — лохматым мальчишкой в очках, который получает в три раза меньше её. Поэтому он вежливо улыбался, скрывая под улыбкой всё, что можно скрыть.
— С кем она дружила?
— С младшим научным сотрудником Мироновой и лаборанткой Шурочкой. По-моему, больше ни с кем.
Она точно назвала должности тех, с кем дружила Виленская.
— У вас в лаборатории вчера ничего не случилось?
— Нет.
— Вы знаете, почему Виленская пошла на самоубийство?
Самсоненко опустила сигарету к пепельнице и начала стряхивать пепел. Для этого нужна секунда. Она стучала пальцем по окурку, хотя пепел уже опал.
— Не знаю.
— Почему Виленская повесилась? — повторил Рябинин.
— Вы уже спрашивали. — Она отдёрнула руку от пепельницы.
Рябинин задумчиво смотрел на её стянутые губы. Она вскинула голову и строго спросила, как привыкла спрашивать своих девочек:
— У вас всё?
— Подпишите, пожалуйста.
Самсоненко внимательно прочла протокол, поставила сильную подпись и добавила:
— У Виленской не было стержня.
— Зато у вас их, кажется, два, — всё-таки не удержался Рябинин.
Он думал, что сейчас она взорвётся и от него останется мокрое место под напором её воли и характера. Но Самсоненко довольно сказала: