— Прежде всего успокоиться.
— Не понимаю вас! — окончательно взорвался Кутов. — Не хотите помочь, так и скажите! Пойду в милицию — там ребята деловые. Они не философствуют, а преступников ловят…
Вот и Кутов против философствования. Придётся ловить преступника.
Рябинин снисходительно улыбнулся, стараясь это сделать пооткровеннее.
— Чему вы смеётесь? — опешил Кутов.
— Вашей наивности. Неужели полагаете, что я не знаю про это письмо?
— Знаете? А откуда? — опять удивился Кутов.
— Особые методы, — сурово отрезал Рябинин.
— И что?
— Засада!
— Сделаете ему засаду?
— Не сделаем, а засада уже сидит. Два парня из уголовного розыска. Сами понимаете: по девяносто килограммов, знают самбо, пистолеты под мышкой…
Кутов опустился на стул, вытащил платок и стёр с лица мокрые блёстки. От платка ли — сильно нажимал — или беспокойство уже отпустило его, но щёки чуть порозовели.
— Вере нужно пойти на эту скамейку? Чтобы он подошёл…
— Нет.
— Как же вы его узнаете?
— Особые методы, — опять отчеканил Рябинин.
— Видимо, по почерку…
— Ну конечно. Мы заложили письма в ЭВМ и получили его портрет. Кстати, ваша жена на работе?
— Какая уж тут работа. В коридоре сидит…
— Хорошо. Пусть зайдёт ко мне, а вы, пожалуйста, побудьте там.
Кутов нехотя поднялся и пошёл в коридор, недоумевая, какие могут быть секреты у следователя от мужа или жены.
Муж и жена. Семья. Рябинин всегда пристально изучал семьи, с которыми его сводили уголовные дела. И не только потому, что сам имел семью. Он не понимал писателей, которые классической темой считали то состояние человека, когда он влюбляется. Первые шаги любви. Но ведь истинная любовь начиналась после этих первых шагов, после свадьбы, после медового месяца, после первого года жизни или двух лет, или трёх… Красиво влюбиться мог каждый, иметь красивую семью — нет. Рябинин был глубоко убеждён, что раскрывался-то человек полностью только в семье. Работа давала возможность замкнуться, уйти в труд и творчество. В семье не уйдёшь. В семье не уйти от самых главных человеческих состояний — от доброты, от любви, от заботы о себе подобном. И ещё были человеческие состояния, которые, видимо, могли жить только в семье — интимность, нежность, ласка… Семья требовала величия души. А сколько в недрах семьи, когда не было этого величия, разыгрывалось драм, похожих на извержение вулканов, — тогда до прокуратуры добегали их громадные волны-цунами…
Рябинин присматривался к семье. И уж твёрдо знал, что запретил бы вступать в брак эгоистам: они создавали не семьи — они образовывали молчаливые общежития.
— Здравствуйте…
Она робко помялась у двери.
— Здравствуйте-здравствуйте. Присядьте, пожалуйста. — Рябинин ладонью разгладил последнее письмо, чтобы она его видела. — Вот сижу и размышляю о семье…
— О-о нашей? — певуче окнула она.
— Нет, вообще. Хочу придумать определение. Например, такое: семья — это союз двух людей для приобретения материальных благ.
— Глупость, — сердито откликнулась она.
— А по-вашему как?
— Семья — это союз двух людей, заключённый для любви.
— Из-за любви, — уточнил Рябинин.
— Нет-нет, именно для любви.
На миг она повернула голову, поправляя воротник кофты, и Рябинину захотелось глянуть ей за спину и посмотреть, чем скреплены её волосы; ему показалось, что чёрной резиночкой, какими в овощных магазинах стягивали полиэтиленовые мешочки с кислой капустой.
— А я знаю ещё одно определение, — сообщил Рябинин. — Семья — это любовь двух совместимых людей.
Слово «совместимых» он выделил, чуть повысив голос.
— Разве могут полюбить друг друга несовместимые? — тихо спросила она, теряя какую-то убеждённость, которая только что была.
— Могут. Отсюда и все семейные трагедии…
— Что же таким делать?
Откуда он знает. Но люди полагали, что следователь знать обязан. Уж если ты взялся разбираться в человеческих судьбах, то изволь о человеке знать всё. Иначе не берись. Но всего Рябинин не знал.
— Не знаю. — Он помолчал и неуверенно добавил: — Возможно, искать совмещения…
Она смотрела в окно — обычное место, куда смотрели вызванные, когда их мысли убегали из этого кабинетика. Рябинин не мешал, поглаживая письмо и бросая взгляды на её лицо. Теперь, когда на него падал широкий свет и не ложилась опасливая мысль, как бы не проговориться следователю, оно показалось ему даже красивым. Возможно, и грусть красит женщину.
— Ничто не проходит даром, — заметил Рябинин.
Она перевела взгляд на него, ожидая продолжения — значит, не поняла.