— Это прекрасно, что вы сегодня разделили со мной этот праздник! — сказала она, одновременно судорожно обдумывая, что ей делать, если этот мужчина действительно окажется Томасом. — Ваше здоровье!
— Ура маме! — крикнула Ютта и подняла свой бокал. — С днем рождения!
Все подняли свои бокалы и выпили за здоровье юбилярши. Мужчина остановился рядом с Зигбертом и откашлялся. С колотящимся сердцем Вера повернула голову. Это был владелец замка Боденштайн, не Томас! Она почувствовала облегчение и одновременно разочарование. При этом испытывала досаду из-за своих бурных чувств. Распашные двери просторного зала открылись, и официанты отеля, располагавшегося в замке, внесли горячее.
— Извините за беспокойство, — Вера услышала, как мужчина тихо обратился к сыну, — я должен передать вам это сообщение.
— Спасибо, — Зигберт взял бумагу и расправил ее. Вера заметила, как он побледнел.
— Что случилось? — спросила она тревожно. — Что там?
Зигберт поднял глаза.
— Сообщение от домработницы дяди Йосси, — сказал он глухим голосом. — Мне очень жаль, мама. И как раз сегодня… Дядя Йосси умер.
Директор уголовной полиции доктор Генрих Нирхоф не стал вызывать Боденштайна к себе, чтобы, как обычно, подчеркнуть свой авторитет и свое более высокое положение, а сам приехал в отдел К-2, где в переговорной комнате старший комиссар уголовной полиции Кай Остерманн и ассистентка Катрин Фахингер занимались приготовлениями к неожиданно назначенному совещанию. После утреннего обзвона Пии они отложили все свои личные дела, запланированные на выходные, и прибыли в К-2. На еще пустой доске в большом помещении для переговоров Фахингер написала своим красивым почерком ГОЛЬДБЕРГ, а рядом — таинственное число 16145.
— Какие новости, Боденштайн? — спросил Нирхоф.
На первый взгляд руководитель уголовной полиции казался невзрачным: коренастый мужчина, за пятьдесят, с седыми волосами и пробором сбоку, с небольшими густыми усами и мягкими чертами лица. Но это первое впечатление было обманчивым. Нирхоф был очень честолюбив и обладал надежным политическим чутьем. Уже несколько месяцев ходили слухи, что рано или поздно он поменяет свое кресло руководителя в Региональной уголовной полиции на пост председателя правительства в Дармштадте. Боденштайн пригласил шефа в свой кабинет и коротко доложил ему об убийстве Давида Гольдберга. Нирхоф молча слушал, не сказав также ничего, когда Оливер завершил свой рассказ. В комиссариате было известно: директор уголовной полиции любит быть в центре внимания и с удовольствием и большим размахом проводит пресс-конференции. После нашумевшего в средствах массовой информации самоубийства главного прокурора Гарденбаха два года тому назад в округе Майн-Таунус больше не произошло ни одного резонансного убийства. Боденштайн, который, собственно, предполагал, что Нирхоф будет в восторге от перспективы попасть под лавину вспышек фотокамер, был несколько удивлен сдержанной реакцией своего шефа.
— Это может стать заковыристым делом. — Ни к чему не обязывающее дружелюбие, которое Нирхоф, тем не менее, всегда выставлял напоказ, исчезло с его лица, и на поверхность вышел ловкий тактик. — Гражданин США, иудейского вероисповедания, переживший Холокост, убит выстрелом в затылок. Прессу и общественность пока не надо допускать к делу.
Боденштайн согласно кивнул.
— Я хотел бы, чтобы при расследовании было проявлено предельное чувство такта. Никаких срывов, — сказал он, вызвав этим недовольство Оливера. Со дня существования отдела К-2 в Хофхайме Боденштайн не мог вспомнить ни одного неудачного расследования, относящегося к сфере его ответственности.
— Что с домработницей? — поинтересовался Нирхоф.
— А что с ней может быть? — Боденштайн не совсем понял вопрос шефа. — Она обнаружила сегодня утром труп и находилась в шоке.
— Может быть, она имеет к этому какое-то отношение. Гольдберг был состоятельным человеком.
Дурное настроение Оливера еще больше ухудшилось.
— Профессиональная медсестра наверняка нашла бы не столь вызывающую возможность для убийства, нежели выстрел в затылок, — заметил он с легким сарказмом.
Нирхоф уже двадцать пять лет занимался исключительно своей карьерой и так же давно не вел никаких расследований; тем не менее он постоянно считал нужным высказать свое мнение. Его глаза бегали туда-сюда, пока он обдумывал и взвешивал пользу и вред, которые могли возникнуть в связи с этим делом.
— Гольдберг был очень известной личностью, — сказал он наконец, понизив голос. — Мы должны действовать крайне осторожно. Отправьте ваших людей домой и позаботьтесь о том, чтобы никакая информация раньше времени не просочилась за пределы этого здания.