— Мы это увидим. — Пия чуть улыбнулась. — Всего вам хорошего. Но если вы все же что-то вспомните, то вот моя визитка.
— Он действительно ничего не знает или боится? — размышлял Боденштайн, спускаясь на первый этаж больницы.
— Ни то, ни другое, — решительно возразила Пия.
— У меня такое чувство, что он от нас что-то утаивает. Я надеялась, что… — Она запнулась, схватила своего шефа за руку и потянула его за пилон.
— Что случилось? — спросил Боденштайн.
— Тот мужчина с букетом цветов, — прошептала Пия. — Это не Элард Кальтензее?
Оливер посмотрел в холл, прищурив глаза.
— Да, это он. Что он здесь делает?
— Уж не к Новаку ли пришел? — предположила Пия. — Но если да, то зачем?
— Откуда он вообще мог знать, что Новак здесь, в больнице?
— Если семейство Кальтензее в самом деле имеет отношение к нападению, тогда он, разумеется, знает, — сказала Кирххоф. — Вчера ночью он еще разговаривал с Новаком по телефону — может быть, чтобы задержать его до тех пор, пока не прибудут молодчики.
— Давайте спросим его. — Боденштайн направился к Кальтензее.
Тот погрузился в изучение указательных табличек и испуганно обернулся, когда Оливер к нему обратился. Он побледнел еще больше, хотя и без того был бледен.
— Вы принесли цветы вашей матери? — Боденштайн дружески улыбнулся. — Она будет очень рада. Как у нее дела?
— У моей матери? — Кальтензее, казалось, был смущен.
— Ваш брат рассказал мне, что ваша мать лежит в больнице, — сказал Боденштайн. — Вы ведь к ней пришли? Или нет?
— Н… нет, я… я иду к одному… знакомому.
— К господину Новаку? — спросила Пия.
Элард замялся, потом утвердительно кивнул.
— Откуда вы знаете, что он лежит здесь? — спросила Пия недоверчиво.
В присутствии Боденштайна Элард Кальтензее уже не казался таким зловещим, как в субботу вечером.
— От его бухгалтера, — ответил он. — Она позвонила мне сегодня утром и рассказала, что случилось. Вы, должно быть, знаете, что я помог Новаку получить крупный заказ во Франкфурте — проект восстановления франкфуртского старого города. Через три дня состоится важная встреча, и сотрудники Новака опасаются, что шеф до этого времени еще не выйдет из больницы.
Это звучало правдоподобно. Постепенно Элард, кажется, оправился от своего испуга, его восковое лицо порозовело. Он выглядел так, как будто с субботы не спал.
— Вы уже с ним разговаривали? — спросил он.
Боденштайн кивнул.
— Да, говорили.
— И как? Как у него дела?
Пия недоверчиво посмотрела на него. Была ли это на самом деле лишь вежливая забота о здоровье знакомого?
— Его пытали, — сказала она. — При этом его правая рука была так расплющена, что ее, возможно, придется ампутировать.
— Пытали? — Кальтензее опять побледнел. — Боже мой!
— Да, у господина Новака серьезные проблемы, — продолжала Пия. — Вы наверняка знаете, что ваша мать задолжала ему за работу на мельнице шестизначную сумму денег.
— Что вы сказали? — Изумление Эларда казалось естественным. — Этого не может быть!
— Господин Новак нам сам это рассказал, — подтвердил Боденштайн.
— Но… но это же просто невозможно. — Кальтензее растерянно покачал головой. — Почему он никогда об этом ничего не говорил? Боже мой, что он должен обо мне думать!
— Насколько хорошо вы знаете господина Новака? — спросила Пия.
Элард ответил не сразу.
— Скорее поверхностно, — сказал он сдержанно. — Когда Новак работал в Мюленхофе, мы время от времени беседовали.
Пия ждала, что Кальтензее скажет что-то еще, но он замолчал.
— Вчера вы разговаривали с ним по телефону тридцать две минуты, — сказала она. — В час ночи, прошу заметить. Вы не находите, что это не совсем подходящее время для беседы с мимолетным знакомым?
На мгновение на лице профессора появился испуг. Мужчине было что скрывать, это очевидно. Его нервы дрогнули. Пия не сомневалась, что на настоящем допросе он бы сдался.
— Мы говорили о проекте реконструкции, — ответил Кальтензее жестко. — Это серьезный вопрос.
— В час ночи? Ни за что не поверю. — Пия покачала головой.
— Кроме того, ваша мать заявила на господина Новака в связи с причинением ей телесных повреждений по неосторожности, — вставил Боденштайн. — Против него было проведено три процесса.
Элард с недоумением посмотрел на Боденштайна.
— И что? — Он, казалось, чувствовал себя неловко, но все еще не понимал, что именно они имели в виду. — Какое отношение все это имеет ко мне?