– Книгу?
Эдди приподнял серую гостиничную сумку.
– Ну да... Я приехал в Дюссельдорф для того, чтобы передать европейскому интеллектуалу старую книгу. На деле – вернуть ее ему. Он вроде как дал ее почитать Руководящему Комитету ЭКоВоГСа, а теперь настало время вернуть ее. Каких же это потребует трудов?
– Очевидно, немного, – спокойно ответила Сардинка. – Но во время Переворота всякое может случиться.
Эдди степенно кивнул:
– Перевороты – весьма любопытный феномен. ЭКоВоГС изучает Перевороты. Мы, возможно, подумаем о том, чтобы самим у себя такой закатить.
– Перевороты случаются вовсе не так, Эдди. Переворот нельзя «закатить» или «устроить». – Сардинка помедлила, задумавшись. – Скорее, это Переворот забрасывает человека.
– Так я и думал, – отозвался Эдди. – Я ведь, знаете ли, читал его работы. Я хотел сказать. Культурного Критика. Глубокие труды. Мне понравилось.
Сардинка осталась равнодушной.
– Я не из его приверженцев. Меня просто наняли охранять его. – Она сотворила из воздуха новое меню. – Какой пищи вам бы хотелось? Китайской? Тайской? Эритирийской?
– А как насчет немецкой?
Сардинка рассмеялась:
– Мы, немцы, никогда не едим немецкую кухню... В Дюссельдорфе очень хороши японские кафе. Поесть лосося к нам прилетают из Токио. И сардины...
– Вы живете здесь, в Дюссельдорфе, Сардинка?
– Я живу повсюду в Европе, Глубокий Эдди. – Голос ее стал вдруг тихим и печальным. – В любом городе, укрытом за экраном... А экраны есть по всей Европе.
– Звучит неплохо. Хочешь поменяться программками к спецификам?
– Нет.
– Ты не веришь в anwendungsoriente wissensverabeitung?[1]
Сардинка скорчила гримаску:
– Надо ж, какой умник, не забыл выучить соответствующее выражение по-немецки. Говори по-английски, Эдди. Акцент у тебя ужасающий.
– Премного благодарен, – отозвался Эдди.
– Не глупи, Эдди, со мной нельзя обмениваться программами. Я не стану отдавать программы безопасности для специфика гражданским ребятишкам-янки.
– У тебя что, копирайта на них нет?
– И это тоже. – Она с улыбкой пожала плечами.
Выйдя из здания аэропорта, они пошли на юг. Беззвучный равномерный поток электрического транспорта лился по Флугхафенштрассе. Воздух в сумерках пах мелкими белыми розами. Они перешли улицу на светофоре. Семиотика немецкой рекламы и вывесок, проникая в сознание, начинала вызывать слабый культурный шок. Garagenhof[2]. Specialist fuer Mobiletelephone[3], Buerohausem[4]. Он запустил программку распознавания данных в надежде на перевод, но немедленное дублирование слов повсюду, куда ни кинь взгляд, только создавало ощущение шизофрении.
Они укрылись на освещенной автобусной остановке, где кроме них нашли убежище пара основательно татуированных геев, помахивающих продуктовыми сумками. Видеореклама, встроенная в стену остановки, нахваливала немецкоязычные программы редактирования электронной почты.
Пока Сардинка, не нарушая молчания, терпеливо ждала автобуса, Эдди впервые смог рассмотреть ее поближе.
Было что-то странное и неопределенно европейское в линии ее носа.
– Будем друзьями, Сардинка. Я сниму специфик, если ты снимешь свой.
– Может, потом, – ответила она.
Эдди рассмеялся:
– Тебе стоит со мной познакомится поближе. Я веселый парень.
– Я уже с тобой знакома.
Мимо прошел переполненный автобус. Пассажиры облепили его гроздьями плакатов и транспарантов, а на крышу поставили клаксон, издававший пулеметные очереди бонго-музыки.
– Переворотчики уже взялись за автобусы, – кисло заметила Сардинка, переступая с ноги на ногу, будто давила виноград. – Надеюсь, мы сможем добраться в центр.
– Ты ведь выудила из сети мои данные, так? Кредитные документы и все такое. Интересно было?
Сардинка нахмурилась:
– Изучать документы – моя работа. Я не сделала ничего противозаконного. Все по уставу.
– Я не в обиде. – Эдди развел руками. – Но ты ведь выяснила, что я совершенно безобиден. Давай расслабься немного.
Сардинка вздохнула:
– Я выяснила, что ты неженатый мужчина в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти. Без постоянной работы. Без постоянного места жительства. Жены нет, детей нет. Радикально-политические настроения. Часто путешествуешь. Согласно демографической статистике, ты относишься к группе повышенного риска.
– Мне двадцать два, если быть точным. – Эдди отметил, что Сардинка никак не среагировала на это его заявление, а вот оба подслушивавших гея напротив весьма заинтересовались. Он с напускной беспечностью улыбнулся. – Я здесь для распространения информации, вот и все. Все меж друзьями. На деле, я даже уверен, что разделяю политические воззрения твоего клиента. Насколько я смог что-либо понять из его воззрений.
– Политика тут ни при чем. – Сардинка скучала и была несколько раздражена. – Мне нет дела до политики. Восемьдесят процентов всех преступлений с применением насилия совершается мужчинам твоей возрастной группы.
– Эй, фрейлейн, – это внезапно подал голос один из геев, говорил он по-английски, но с сильным немецким акцентом. – На нашу долю также приходится восемьдесят процентов шарма!
– И девяносто процентов веселья! – добавил его спутник. – Сейчас время Переворота, янки-бой. Пойдем с нами, совершим пару преступлений. – Он рассмеялся.
– Очень мило с вашей стороны, – вежливо и по-немецки отозвался Эдди. – Но я не могу. Я с нянюшкой.
Первый гей бросил на это остроумную шутку-идиому на немецком, смысл которой заключался, по-видимому, в том, что ему нравятся парни, которые носят солнечные очки после наступления темноты, но что Эдди не хватает татуировок.
Эдди, дочитав титры из воздуха, коснулся черного кружка у себя на скуле:
– Вам что, не нравится мой солитер? Он вроде как зловещий в своей сдержанности, как по-вашему?
В ответную шутку они, похоже, не въехали, поскольку только поглядели на него озадаченно.