- Пошел ты...
- Повтори это еще раз, и я уложу тебя в более долгий сон.
У него задрожали губы. Я оставил его, лежащего на полу со скованными за спиной запястьями, со щекой, прижатой к ковру, со звериной ненавистью в сверкающих глазах. Включил еще одну лампу и зашел в коридор, расположенный позади салона. Спальня Гейгера производила впечатление нетронутой. Я нажал на ручку двери, ведущей в помещение напротив спальни. На этот раз она не была заперта на ключ. В комнате царил неясный полумрак, а воздух был насыщен запахом сандалового дерева. На небольшом латунном подносе на комоде стояло две миски с выгоревшим ладаном. Две высокие черные свечи, в полуметровых подсвечниках, стоявших на стульях с высокими спинками, светили тусклым светом.
Тело Гейгера лежало на кровати. Два сорванных куска китайского вышитого шелка были уложены в форме креста святого Андрея посередине тела и прикрывали окровавленную часть китайского халата. Далее покоились неподвижные, выпрямленные ноги в черной пижаме. На стопах все еще были китайские тапки на толстой войлочной подошве. Руки были скрещены на двух кусках китайского шелка, ладони безжизненно лежали на плечах, пальцы выпрямлены и плотно прижаты друг к другу. Губы сжаты, а усики а ля Чарли Чаплин выглядели гротескно, как будто приклеенные. Широкий нос был пронзительно бледен, глаза закрыты, но не полностью, из-под век на меня отбрасывал слабые блики, словно подмаргивая, стеклянный глаз.
Я не притронулся к нему, даже не подошел ближе. Я и так знал, что он холодный, как лед, и твердый, как доска.
Черные свечи мерцали на сквозняке, тянущем из открытой двери. Черные капли воска стекали на подсвечники. Воздух в комнате был тяжелый и ядовитый. Я вышел, закрыл за собой дверь и вернулся в салон. Парень даже не пошевелился. Я стоял тихо и прислушивался к вою сирен. Все зависело от того, как быстро Агнесса начнет говорить и что скажет. Если она упомянет имя Гейгера, полиция появится тут в любую минуту. Но может она будет молчать много часов. Может, ей даже удалось убежать из квартиры Броуди.
Я снова посмотрел на юношу.
- Ты не хотел бы сесть, сынок?
Он закрыл глаза и сделал вид, что засыпает. Подойдя к столу, я вынул телефон цвета ягод шелковицы и набрал номер Берни Ольса. Он в шесть ушел домой. Я набрал его домашний номер. Он тотчас поднял трубку.
- Это Марлоу, - сказал я. - Нашли твои ребята сегодня утром у Оуэна Тэйлора револьвер?
Было слышно, как он откашлялся, и слышно было, что он старался овладеть своим голосом, чтобы не выдать удивления.
- Ответ на этот вопрос вы найдете завтра утром в газетах с полицейским отчетом.
- Если его нашли, то в нем были три пустых гильзы, правда?
- Откуда вы, черт возьми, знаете об этом? - спокойно спросил Ольс.
- Приезжайте на Лэйверн-террас, номер 7244. Я покажу вам, во что вошли пули.
- Так просто, да?
- Вот именно, - подтвердил я.
- Выгляньте в окно и вы увидите, как я выезжаю из-за угла, - сказал Ольс. - Надеюсь, что на этот раз вы действовали немного осторожнее, чем обычно, - добавил он.
- Осторожнее - возможно, не самое подходящее слово, - ответил я.
18
Ольс стоял рядом со мной и смотрел на парня, который сидел на тахте, прислоненный к стене. Ольс наблюдал за ним молча, а его бесцветные, встопорщенные брови округлились.
Парень бархатным голосом произнес свое любимое проклятие.
Ольс вздохнул и посмотрел на меня.
- Ему необязательно признаваться, - сказал я. - У меня есть его револьвер.
- О боже! - вздохнул Ольс. - Жаль, что я не получаю доллар всякий раз, когда кто-нибудь мне подобным образом сообщает о преступлении. Это немного странно, а?
- Не вижу в этом ничего странного.
- А я - да, - констатировал Ольс и отвернулся. - Я звонил Уайльду. Сейчас мы поедем туда и возьмем с собой этого ублюдка. Он может ехать со мной, а вы последуете за нами в качестве охраны, на случай, если бы он попытался треснуть меня по башке.
- Как вам нравится эта спальня рядом?
- Чрезвычайно, - сказал Ольс. - В определенном смысле я доволен, что этот щенок Тэйлор свалился с мола. Невелико было бы удовольствие послать его в газовую камеру за то, что он прикончил эту крысу.
Еще раз войдя в спальню, я задул черные свечи и, оставив их чадить, вышел и закрыл дверь. Когда я снова оказался в салоне, Ольс как раз ставил парня на ноги. Тот глядел на него сузившимися черными глазами, с застывшим бледным и холодным, словно кусок жира лицом.
- Идем, - сказал Ольс, беря его под руку так, словно брезговал им.
Я погасил лампы и вслед за ними вышел из дома. Мы расселись по машинам, и я поехал за Ольсом - два одинаковых сигнальных огня, плывущие вниз, к подножию длинного неровного холма. Я надеялся, что это моя последняя поездка по Лэйверн-террас.
Таггарт Уайльд, окружной прокурор, жил на углу Четвертой улицы и парка Лафайет в белом каменном доме, большом, как трамвайное депо, с красными кирпичными воротами, за которыми тянулся хорошо ухоженный газон, площадью в несколько акров. Это был один из солидных, старомодных домов, оставшихся в более современном окружении разрастающегося города. Уайльд происходил из старой калифорнийской семьи, жившей в Лос-Анджелесе, вероятно, еще тогда, когда город был всего лишь обычным поселком.
Возле дома стояли два автомобиля: большой черный лимузин и полицейская машина, в которой сидел, развалясь, водитель в мундире и курил сигарету. Ольс подошел к нему, сказал что-то и водитель стал наблюдать за парнем, сидевшим в машине Ольса.
Мы подошли к дому и нажали кнопку звонка у двери. Нам открыл аккуратно подстриженный мужчина и повел через холл и большой темный салон в еще один холл. Он постучал в дверь, широко распахнул ее и придержал, давая нам возможность пройти. Мы оказались в украшенном витражами кабинете, огромное открытое окно которого выходило в темный в этот час сад, с таинственно маячившими очертаниями деревьев. В окно лился запах цветов и влажной земли. На стенах висели темные картины, писанные маслом, стеллажи гнулись от тяжести книг. Здесь стояло также несколько удобных кресел, а над всем этим витал запах хороших, дорогих сигар.
Таггард Уайльд сидел за столом. Полный мужчина среднего возраста со светло-голубыми глазами, производившими впечатление добродушных, хотя в принципе таковыми не были. Перед ним стояла чашка черного кофе, в левой руке он держал чистыми, холеными пальцами тонкую сигару.