Прошел час. Стемнело. Затуманенные дождем огни магазинов терялись в уличном мраке. С грохотом проезжали трамваи. Примерно в полшестого красивый парень в кожаной куртке с зонтиком вышел из магазина, подвел кремовую машину и запарковал ее перед парадной дверью. Когда вышел Гейгер, парень подержал зонтик над его непокрытой головой. Стряхнув с него воду, он подал его Гейгеру, когда тот уже сидел за рулем. А сам быстро вбежал обратно в магазин. Я завел мотор.
Машина Гейгера покатила по бульвару в западном направлении. Это вынудило меня не по правилам свернуть налево и создало мне много недругов среди водителей, один из которых даже высунул голову под проливной дождь и отругал меня. Когда я закончил свой маневр, кремовый автомобиль находился уже на два квартала впереди. У меня была надежда, что Гейгер едет домой. Два или три раза мне удалось заметить светлую машину, и наконец я увидел, что она свернула в один из переулков влево и поехала по кривой бетонированной улице. Это была Лэйверн-террас, узенькая улочка с домами, разбросанными по наклонной, расположенными только по одной стороне так, что их крыши находились почти на уровне шоссе. Окна домов заслоняла чаща кустов и живой изгороди. Промокшие деревья торчали там и тут на всем протяжении улицы.
Гейгер включил фары. Я не последовал его примеру, лишь добавил газу и обогнал его на повороте. Он как раз тормозил. Отметив в памяти номер дома, я остановился за перекрестком. Фары гейгеровской машины освещали гараж рядом с небольшой виллой, окруженной таким сложным лабиринтом живой изгороди, что ее почти не было видно за ней. Я наблюдал за тем, как Гейгер с раскрытым зонтиком вышел из гаража и исчез в доме. Он вел себя так, словно вообще не ожидал, что за ним кто-нибудь может следить. Внутри виллы зажегся свет. Я подъехал к ближайшему дому, производящему впечатление нежилого. Припарковался, проветрил машину, хлебнул из бутылки и, вооружившись терпением, стал ждать. Не знаю чего, но какой-то внутренний голос велел мне ждать. Время тянулось немилосердно медленно.
За все время мимо меня проехало каких-нибудь две машины, направлявшиеся к вершине возвышенности. Это была очень спокойная улица. Вскоре после шести часов сквозь струи дождя пробился какой-то свет. Вокруг царила настоящая тьма египетская, а свет был светом фар автомобиля, остановившегося перед домом Гейгера. Фары сияли еще некоторое время, потом погасли. Дверца машины открылась и из нее вышла женщина. Маленькая стройная женщина в большой фетрофой шляпе и прозрачном дождевике. Она направилась через лабиринт живой изгороди к вилле. Слабо прозвучал звонок. Сквозь дождь блеснул свет, до меня донесся звук закрывающейся двери и снова воцарилась тишина.
Из ящичка под приборной доской я достал фонарик, вылез из машины и отправился посмотреть на автомобиль, стоявший перед домом Гейгера. Это был «паккард». Темно-красный или темно-коричневый. Я нащупал водительские права в рамке под целлулоидной пленкой и осветил их. Документ был выписан на имя Кармен Стернвуд, 3765 Альта Бри Кресчент, Вест-Голливуд. Я вернулся к своей машине, снова забрался внутрь и стал ждать. Капли дождя стекали мне на колени, виски жгло желудок. Никто больше не проехал по Лэйверн-террас, ни малейшего проблеска света не появилось в окнах дома, перед которым стояла моя машина. Прекрасные условия для совершения запретных поступков.
В двадцать минут восьмого в доме Гейгера вспыхнул яркий белый свет, как молния в летнюю грозу. Прежде чем тьма поглотила его, раздался высокий истерический крик и почти тотчас заглох в намоченных дождем деревьях. Я выскочил из машины еще до того, как он успел отзвучать.
В этом крике не было страха. Он производил впечатление скорее радостного ужаса, в нем слышалось что-то пьяное, какая-то нота чистого безумия. Это был странный звук. Он наводил на мысль о людях в белых халатах, размещенных в домах с зарешеченными окнами, и о твердых узких нарах с прикрепленными к ним кожаными ремнями для рук и ног.
Прежде чем я добрался до калитки, в доме снова воцарилась полнейшая тишина. К двери была прибита металлическая львиная голова со свисающим из ее пасти кольцом, служившим вместо колотушки. Я протянул руку и приподнял кольцо. В тот же миг, словно кто-то ожидал сигнала, в доме прогремели три выстрела. После них послышался звук, напоминавший глубокий хриплый вздох. Затем – словно упало что-то мягкое и безжизненное. И наконец раздались быстрые удаляющиеся шаги.
Задняя дверь черного хода выходила на узкую, как мостик над потоком, тропинку, тянувшуюся в узкой щели между живой изгородью и домом. Не было никакой веранды, никакого иного пути, по которому можно было бы добраться до задней части дома. От черного хода вниз, на улицу, вели деревянные ступеньки, загромыхавшие под чьими-то ногами. Взревел мотор машины, но и этот звук быстро затих вдали. Мне казалось, что я слышу шум еще одного автомобиля, но полной уверенности у меня не было. Дом стоял передо мной тихий, как кладбищенский склеп. То, что было внутри, наверняка там и останется.
Усевшись верхом на забор, я наклонился к окну и попытался заглянуть внутрь через щель между шторами. Мне удалось увидеть свет лампы, падавший на одну из стен, и часть книжного шкафа. Я слез вниз, вернулся к фасадной двери и попытался вышибить ее плечом. Это был не очень толковый поступок. В любом калифорнийском доме есть только одна вещь, которую невозможно выломать – это фасадная дверь. Единственным следствием этой операции была боль в плече, приведшая меня в ярость. Я снова взобрался на забор, ногой выбил стекло и, используя шляпу вместо перчатки, рукой удалил осколки из нижней рамы. Теперь я легко мог дотянуться до шпингалета. Остальное уже было забавой. Защелка уступила и окно открылось. Я влез внутрь и раздвинул шторы. В комнате находилось два человека. Ни тот, ни другой не обратил внимания на способ, каким я вошел. Но мертвый был только один из них.
Глава 7
Это была большая просторная комната, шириной равная ширине всего дома, с низким бревенчатым потолком и коричневыми стенами, густо увешанными вышитыми китайскими шелками, а также японскими и китайскими гравюрами в деревянных резных рамах. В ней стояло несколько низеньких стеллажей для книг, а пол прикрывал темно-красный китайский ковер, такой пушистый, что если бы какой-нибудь суслик вздумал в нем поселиться, то мог бы круглые сутки не высовывать из него нос. На ковре лежали подушки в наволочках из случайно подобранных кусков шелка. Это выглядело так, словно у хозяина дома под рукой должно было находиться что-нибудь, что он мог бы швырнуть в любой момент. Там стояла также широкая тахта, покрытая старым розовым ковриком. На ней лежала груда одежды и кучка фиолетового шелкового белья. На узкой подставке стояла большая резная лампа, а у двух других были изумрудно-зеленые абажуры с длинной бахромой. Тяжелый черный стол покоился на двух чудовищах в виде драконов, за ним черное кресло с резными подлокотниками и спинкой и желтой шелковой подушкой на сидеьи. В воздухе плавал дурманящий коктейль запахов, но сильнее всего чувствовался смрад сгоревшего пороха и больничный аромат эфира.
В другом конце комнаты на чем-то вроде небольшого возвышения стояло деревянное кресло с высокой спинкой, а на нем, на украшенной бахромой желтой шали покоилась Кармен Стернвуд. Она сидела неподвижная и прямая, положив руки на подлокотники кресла, с крепко сжатыми коленями, в позе египетской богини. Ее подбородок был выдвинут вперед, маленькие белые зубы блестели в приоткрытом рту. Безумие застыло в увеличенных зрачках широко раскрытых глаз. Сознание, казалось покинуло ее, несмотря на то, что она сидела как человек, отдающий отчет своим действиям. Она была похожа на человека, в голове которого происходит важнейший мысленный процесс. Из ее рта исходил пискливый приглушенный звук, но это не меняло выражения ее лица, а губы не двигались.
В ушах у нее были длинные серьги из яшмы. Исключительно красивые сережки, стоившие, вероятно, не одну сотню долларов. Кроме них на ней не было ничего.