— Ты права. — В ее голосе прозвучал гнев. Ей удалось сдержаться только потому, что глаза матери не отрываясь смотрели на нее. — Давно пора. Но забыть его не так-то просто.
— Забыть это невозможно. Но нельзя построить свою жизнь на таком шатком основании. Ты говорила о нем Квину?
— Нет, я не могу. Мама, у меня и так сейчас слишком много проблем, зачем еще усложнять себе жизнь? Прошло уже почти семь лет.
— А ты доверяешь Квину?
— Да.
— Ты боишься, что он не поймет тебя?
Шантел на мгновение прижала пальцы к глазам.
— Если бы я была уверена, что он меня любит, уверена в серьезности наших отношений, я бы ему все рассказала, даже о Прайсе.
— Как бы мне хотелось дать тебе какие-нибудь гарантии, но у меня их нет. — Молли подошла к дочери и щ5ижала ее к себе. Я осталась бы с тобой, пока все не разрешится, если бы не была уверена в Квине.
— В его присутствии я чувствую себя в безопасности, до встречи с ним я не думала, что кто-нибудь сможет вызвать у меня такое чувство. — Она крепко закрыла глаза. — И я не знала, что нуждаюсь в таком человеке.
— Нам всем необходимо чувствовать себя в безопасности, Шантел. И еще мы нуждаемся в любви. — Молли погладила дочь по голове, по светлым волосам, которые она много раз расчесывала и заплетала в косы. — Я хочу сказать тебе одну вещь, которую нужно было сказать уже давно. — Она обняла Шантел. — Я очень тобой горжусь.
— О, мама. — Из глаз Шантел полились слезы, и Молли покачала головой.
— Не надо плакать, — прошептала она. — Если мы спустимся вниз с опухшими глазами, твой отец будет пытать меня, почему мы плакали. — Она поцеловала дочь в щеку и немного помолчала. — Давай закончим наши сборы.
— Мама, знаешь, я тоже всегда тобой гордилась.
— Ну что ж. — Молли прочистила горло, но когда она заговорила, ее голос был все еще хрипловатый. — Приятно услышать такое от взрослой дочери. С тобой все в порядке?
— Да. Я буду вести себя отлично.
— Сразу видно — моя дочь. А теперь вернемся к делу. — Отвернувшись, Молли снова стала складывать вещи. — Боже, какая прелесть. — Щелкнув языком, она показала дочери короткую ночную рубашечку из черного шелка с кружевами.
— В такой только и делать, что грешить.
Согнув палец, Шантел вытерла следы слез под глазами и хихикнула:
— Я ее еще не испробовала, только что купила.
Молли рассматривала рубашку на свет.
— Я думаю, тут и сомневаться нечего.
— Я вижу, она тебе понравилась. — Довольная, Шантел подошла к матери, аккуратно сложила рубашку и протянула ей. — Это тебе сувенир, на память о Беверли-Хиллз.
— Не говори глупостей. — Но Молли не смогла удержаться и погладила большим пальцем шелк. — Я не могу надеть такую рубашку.
— Почему?
— Потому что у меня четверо взрослых детей.
— Но ты же их не в капусте нашла!
— Боюсь, что твой отец… — Она замолчала и задумалась. Шантел увидела, как в ее глазах мелькнул шальной огонек. — Спасибо тебе, доченька. — Молли отложила подаренную рубашку в сторону. — И заранее хочу поблагодарить тебя от имени твоего отца.
Спускаясь вниз, они услышали, как Фрэнк бренчит на своем банджо.
— Он репетирует, — пояснила Молли. — Хочет сыграть на свадьбе. Чтобы заставить его отказаться от выступления, надо ему так двинуть, чтобы он потерял сознание.
— Ты же знаешь, что Мадди никогда этого не сделает.
— Что-то вы там задержались, дамы.
Фрэнк посмотрел на своих женщин, но его пальцы продолжали бегать по струнам.
— Мужчине всегда нужен напарник. — А этот тип… — он дернул головой в сторону Квина, — не может взять ни одной ноты.
— Я просто сделал вам одолжение, — небрежно произнес Квин, развалившись в кресле.
— Никогда не встречал человека, который совсем не поет, — заметил Фрэнк. — Таких, которые не могут петь, встречал очень часто, но о таких, которые не хотят, даже не слыхал. Сядь сюда, Молли, любовь моя. Давай покажем этому человеку, кто такие О’Харли.
Молли послушно села рядом, подхватила ритм и запела хорошо поставленным голосом.
Шантел села на подлокотник кресла рядом с Квином и стала слушать, как поют ее родители. Ей было очень хорошо. Напряжение последних нескольких недель покинуло ее.
— Давай с нами, принцесса, ты же помнишь припев.
Шантел подхватила, легко вспомнив слова и мотив веселой баллады. Она редко пела одна. Для нее пение было семейным делом. Даже сейчас, когда она сплела свой голос с голосами родителей, она вспомнила о Трейсе и сестрах и о том, как часто они вместе пели эту старую песенку.
Шантел очень удивила Квина. Он откинулся на спинку кресла и наслаждался пением. Фрэнк без передышки переходил от одной мелодии к другой. Шантел уже не была холодной кинозвездой и беспокойной, страстной женщиной, которую он обнаружил под этой маской. Она с удовольствием пела пустые песенки, которые наигрывал ее отец. Она превратилась в любящую дочь. И когда она смеялась, обвиняя отца, что он взял фальшивую ноту, в ней видна была та невинность, которую он однажды почувствовал.
Он ощущал ее запах, пряный и возбуждающий, и это резко контрастировало с ее игривым поведением. Квин никогда еще не видел ее такой. Ему и в голову не приходило, что она может быть такой. Интересно, понимает ли она, как много значит для нее семья, догадывается ли, как сильно тускнеет образ голливудской звезды, когда она находится в кругу родных?
Эта неделя прошла спокойно. Шантел не знала о пришедших на ее адрес письмах, потому что он их ей не показывал. Не знала она и о том, что им удалось засечь, откуда был сделан один звонок — из городской телефонной будки. Квин не собирался сообщать ей, что в двух письмах мужчина умолял ее о встрече в Нью-Йорке — это выбило бы ее из колеи.
Этот негодяй знал ее планы.
Квин поднял руку и провел ею по руке Шантел. Ее пальцы тут же сплелись с его пальцами. Не нужно ей ни о чем рассказывать. В Нью-Йорке она ни на мгновение не останется одна. Он уже велел трем своим лучшим сотрудникам вылететь в Манхэттен. Они будут следить за каждым ее шагом.
Размышления Квина нарушил Фрэнк, который бросил лукавый взгляд на дочь.
— А ты играешь на этой штуке? Или она служит тебе подпоркой для дверей?
Шантел кинула взгляд на белый рояль, а потом посмотрела на свои ногти.
— Я могу еще взять несколько нот.
— Имея такой большой прекрасный инструмент, можно было бы добиться и большего!
— Я не хочу мешать тебе, папа.
— Я уже закончил свое представление.
Пожав плечами, она встала и подошла к роялю. Ресницы ее задрожали, она села и сыграла длинную, довольно сложную пьесу.
— Ты все-таки занимаешься на нем, — укоризненно произнес Фрэнк и крякнул от удовольствия.
Шантел бросила взгляд на Квина:
— Я не сижу по вечерам, штопая носки.
Квин признал этот упрек легким наклоном головы.
— Ваша дочь полна сюрпризов, Фрэнк.
— Ты говоришь об этом мне? Да я могу рассказать тебе такое… Было время, когда…
— Принимаю заявки, — мягко перебила Шантел. — Иначе мне придется завязать ему язык аккуратным узлом.
Всегда осторожный, Фрэнк прочистил горло:
— Сыграй нам ту маленькую вещицу, которую твоя мать не позволяла тебе петь до восемнадцати лет.
— Но у Эбби она всегда получалась лучше, чем у меня.
— Это правда. — Усмешка Фрэнка была хитрой, но доброжелательной. — Но и у тебя неплохо получалось.
Глаза Шантел обидчиво сузились, и Молли сумела спрятать улыбку.
— Всего лишь неплохо? — Шантел сморщила нос и запела.
От этой медленной сентиментальной баллады по коже Квина поползли мурашки. Голос Шантел был мягким, как виски в его стакане, и действовал столь же сильно. Слова были простые, непритязательные, но в ее исполнении они стали соблазнительными. Шантел была одета в белое и сидела за сверкающим белым роялем. Но она уже не казалась Квину ангелом. От одного звука ее голоса в комнате стало теплее. Этот звук давил на него, и он почувствовал, что ему стало трудно дышать.