Соперничать с ним по краткости мог только Альберт Однокамушкин со своим набившим оскомину «Е равно эм це квадрат», но что это значило — не знал, пожалуй, и сам Альберт.
Только не подумайте, пожалуйста, что Хольмарк вот так взял да и сбрендил. Пятьдесят лет в добровольной изоляции — это, конечно, на психике сказывается не самым лучшим образом, но с другой стороны — такие вот отшельники и двигают науку вперед. Он мог, конечно, пересидеть за работой и потом понять, что сил добежать до туалета у него нет и выход остается один: отлить прямо в распахнутое окно. Но такое, признайтесь, случается со всеми увлеченными натурами… По крайней мере во всем остальном Ванзайц был совершенно адекватен, и вменяемость его сомнению не подвергается. Так что твердость, то есть, если выражаться научным языком, механическая непроницаемость неба, а также его сферичность теоретически доказаны человеком на сто процентов психически здоровым и здравомыслящим. Хотя, сделав это открытие, Хольмарк почувствовал, что кто-то дал ему в руки по дамскому вееру и выдернул из-под ног табуретку — мол, лети. А лететь всегда очень трудно, особенно если не знаешь, как это делается.
Лет десять у Ванзайца ушло только на то, чтобы установить: наблюдаемые им атмосферные явления не являются доселе неизвестным дефектом оптики или же атмосферной аномалией. И когда наконец подтвердилось, что все, что Хольмарк видел в свой телескоп, — не брак, настал черед собственно исследовательской работы.
Налет пыли на участке неба, который наблюдал астроном, принимал всегда одну и ту же очевидную форму. Едва проходил дождь или после долгого заморозка случалась оттепель, а порой — вследствие ураганных ветров пыль с поверхности неба исчезала. Но не проходило и недели, как замкнутые контуры на небе проявлялись снова, когда резко очерченные, когда слегка размытые. Но даже и тогда Ванзайц не доверял оптике, протирал линзы, и только случай подтвердил все его гипотезы. Совсем недавно, увеличив мощность телескопа, Хольмарк решил понаблюдать за Луной. И то, что он увидел, повергло старого астронома в состояние, близкое даже не к клинической смерти, а к вскрытию: по Луне ползали друг за другом три таракана.
Поначалу Хольмарк просто не поверил глазам. Трижды протер окуляры и прочие детали телескопа, но при повторном взгляде на небо видение не исчезло: тараканы нагло продолжали ползать по небесному телу, иногда ненадолго выползая за границу света, но всякий раз возвращаясь обратно.
Конечно, может, это были и не тараканы, а более благородные насекомые, однако от этого Хольмарку легче не становилось. Он бы с радостью отказался от дальнейших исследований, но дело осложнялось тем, что все исследования подошли к своему финалу — формулировке открытия в двух словах, которые нам уже известны.
Паровые фотографии загадочного явления окончательно развеяли сомнения Ванзайца: угольные контуры точь-в-точь повторяли береговую линию всех островов Гулак.
И не только островов, но и материка, и Сэшеа, и Еппонии…
— Как всё это антинаучно, — заметил Мумукин.
— От смерда слышу! — На башку Тургения обрушился подзатыльник. — Это сенсация, и за нее мы огребем за кордоном бабок больше, чем назначит за нашу голову Эм-Си.
Если что-то могло заинтересовать Мумукина больше, чем деньги, — так это их количество.
— Ну чего ты стоишь? — заругался он на Власа. — Тебе же говорят — дуй на Куриллы!
Официант подошел к столику, за которым сидели Касимсоты и Лысюка, но повел себя странно: вместо того чтобы записать заказ, он уселся на свободное место, без любопытства осмотрел всех троих, задержавшись взглядом на декольте Нямни Назуковны.
— У меня для вас две новости, — сообщил он.
— А почему так ма… — Биркель не договорил — во рту у него оказался ствол пистолета.
— Одна хорошая, а другая — плохая, — закончил официант. — С какой начать?
Так как рот Биркеля оказался занят, а Люлик тотчас впал в каталепсию, выбирать пришлось Лысюке.
— Хочу хорошую, — решила она.
— Спешу вас обрадовать — заказ будет выполнен, — широко улыбнулся гость.
Лысюка тоже заулыбалась, и минут пять, если не больше, официант с Лысюкой скалились друг другу.
— Ну? — наконец опомнился странный официант.
— Что? — Лысюка продолжала улыбаться.
— Почему вы меня больше ни о чем не спрашиваете?
— Я стесняюсь. — Лысюка жеманно пожала плечами.
Официант непонимающе заморгал и вынул пистолет из Биркеля.
— Дура, про плохую новость спрашивать надо! — выпалил он.