Маевский молча смотрел на дочь.
А она прочла записку еще раз и тихо сказала:
— Как бы я хотела быть с вами там, — и, не дожидаясь ответа, подошла к печке и начала раздувать угли. — Записку нужно сжечь… Люба, видно, с ними поехала, — добавила она.
Когда бумажка вспыхнула, Татьяна тяжело вздохнула.
Отец понял ее чувства и, подойдя ближе, ласково сказал:
— А ты пойди к кому-нибудь… К Степаниде, к примеру, и там подожди. В случае чего — в лес, туда же. — Он помолчал, пробуя пальцем острие топора. — Ну, я пойду…
— Хлеба возьмите, тата.
Когда отец ушел, Татьяна не смогла усидеть одна в хате, снова вышла на улицу и направилась к школе. Но там уже было пусто: партизаны уехали, народ разошелся. Тетка Степанида увидела ее из окна и позвала к себе в хату. Там, к своему большому удивлению, Татьяна увидела Любу. Девушка сидела на кровати с заплаканными глазами.
— Ты не уехала? — обрадовалась Татьяна.
Любе показалось, что Татьяна насмехается над ее неудачей, и она с раздражением набросилась на сестру:
— Уехала, уехала! Тебе только зубы скалить. Думаешь, я побоялась? Думаешь, я такая трусиха, как ты? Они не взяли меня… И Женьки Лубяна, говорят, у них никакого нет. А я по глазам видела, что врут. Вот придет только Женька, и я уйду. Не возьмет — следом за ним пойду. Тогда не прогонят, как увижу их лагерь. А то — мала! Какая же я маленькая? А горе у меня — самое большое. Мамочка моя родная! — и Люба горько заплакала.
Ягодное — осушенное колхозниками болото — длинной узкой полосой врезалось в лес. Ближайшая к деревне часть его засевалась и давала богатейшие урожае Дальний конец болота, который назывался Рогом, не был полностью осушен и использовался под луга. Болото с двух сторон обступали высокие стены леса, в котором преобладала ольха.
Весной и осенью тут нельзя было пройти ни болотом, ни лесом. Но на самом конце Рога, на высоком сухом пригорке, росли уже не ольхи, а могучие столетние дубы. Под дубами густо переплетался орешник. Летом сквозь эту чащу трудно было пробраться, да и никто сюда не заглядывал, несмотря на то, что уголок этот отличался редкой красотой и обилием орехов и грибов. Причиной этому было, возможно, то, что три года тому назад здесь среди бела дня волки разорвали лесника. Вот сюда и пробирался Карп Маевский, взволнованный неожиданным и таинственным приглашением партизанского командира.
Он вышел из лесу на край покосного луга, под дубы, и осторожно оглянулся. Вокруг было пусто и тихо. Только где-то в орешнике жалобно чирикала какая-то одинокая птичка. Оголенный лес застыл в неподвижности. Ветер согнал опавшие листья с поляны, и землю под дубами густо устилали желто-зеленые желуди. Желудей было так много, что их можно было брать просто пригоршнями. «Никто не собирает, — подумал Карп, — а напрасно. Нужно будет прийти когда-нибудь. До войны свиней кормили, а теперь и сами поедим», — он тяжело вздохнул и, нагнувшись, начал было сгребать желуди в кучу. Но потом порывисто выпрямился, снова огляделся вокруг и посмотрел почему-то на небо. По небу медленно плыли косматые овчины туч. Вечерело. Карпу стало как-то не по себе на открытом месте, и он спрятался в гуще ореховых кустов.
Ждать ему пришлось долго. Старику уже начинало казаться, что Лесницкий не придет; росла тревога за Татьяну и Любу.
«Налетит карательный отряд во главе с этим иродом, — подумал он о Визенере, — сразу же за них возьмется. Надо идти».
Но уйти, никого не дождавшись, он не мог. Кто знает, — будет ли другой такой случай? А эта встреча решала многое — он понимал это.
Только в сумерки он увидел, как из лесу вышли два человека и остановились под дубами.
— Нету, — сказал один.
— Не может быть, — ответил второй.
Карп по голосу узнал Лесницкого и смело вышел из кустов.
— А вот и он, — сказал Лесницкий и пошел навстречу.
— Вечер добрый, Карп Прокопович. Медком не угостишь? — шутливо спросил спутник Лесницкого.
И Маевский с удивлением узнал в нем председателя райисполкома Приборного.
— Сергей Федотович?!
— Он самый! Удивляешься, старый?
— Есть чему. Так… Вместе вы руководили, вместе, значит, и воюете.
— Вместе строили жизнь, вместе обязаны и защищать ее. Все… Весь народ, — ответил Приборный… — Ну, присядем, друзья.
Приборный снял с шеи автомат и опустился на землю под дубом. Лесницкий и Маевский сели возле него — один против другого.
— Ну, угости хоть табаком, если медку нет. У тебя ведь все отменное, старый чародей, все первого сорта. Эх, поел бы я сейчас медку! — с удовольствием причмокнул губами Приборный.
— Я могу принести, Сергей Федотович, — ответил Карп.
— Да ну-у? Все-таки припрятал?
— Пудиков десять.
— Молодчина! — весело засмеялись Приборный и Лесницкий.
Закурили. Немного помолчали. В небе начали загораться первые звезды.
Тишину нарушил Лесницкий.
— Что ж замолчали? Рассказывай про жизнь, Карп Прокопович.
Маевский тяжело вздохнул.
— Что тут рассказывать, сами знаете. Не жизнь, а мука. Пекло. Когда только это кончится?
— Скоро, — улыбнулся Лесницкий. — Но все-таки придется повоевать. Ничто не приходит само собой, без борьбы. Тем более — победа. Враг у нас — сильный, хитрый и безжалостный. Цель его — уничтожить наш народ, захватить нашу землю, наше богатство. В большинстве случаев он берет вооружением, но в последнее время он применяет разные выдумки, хитрости, использует все способы… Но народ наш не верит фашистам. Народ восстал, он хочет бороться. Нужно только организовать его, правильно руководить его борьбой. Вот это наша обязанность. — Секретарь райкома замолчал, а потом неожиданно спросил: — За что они сожгли твою хату?
Маевский рассказал.
Приборный и Лесницкий переглянулись между собой и улыбнулись.
— Просто клад этот хлопец. Никогда ни в чем не ошибается, — сказал Приборный.
— Кто такой? — не понял Маевский.
— Один наш партизан, — ответил Приборный.
— Ваш сосед, — добавил с улыбкой Лесницкий.
— Что-то давно он не появляется у нас. Мои девчата ждут — не дождутся его.
— Почему?
— Одна — дочка покойницы Христины — до вас хочет с ним пойти. А моя дочка — повидаться со старым знакомым; вместе в школе учились.
Лесницкий спросил:
— Да, раз к слову пришлось: кто муж твоей дочки и где он теперь?
Маевский смущенно закашлялся:
— Кхе-кхе… Как вам сказать? Нету у нее мужа.
— Нет?
— Вы не подумайте чего плохого, Павел Степанович. Дело в том, что дитя это — не ее, — и Карп откровенно рассказал партизанским командирам все то, о чем знали только он да Татьяна, что они скрывали даже от старшей сестры Татьяны.
Партизаны слушали с большим вниманием и в один голос высказали свое восхищение девушкой.
— Молодчина! Героический поступок. Вот, комиссар, яркий пример и типичный, конечно. Гордиться надо такой дочкой, старый чародей.
— В самом деле — благородно и красиво! В таком возрасте — и усыновить! Чудесно!
Их единодушное одобрение взволновало Маевского. Он осторожно кашлянул и тихо сказал:
— Но о том, что это не ее дитя, не знает никто, даже женка моя. Так что…
— Это правильно! Пусть об этом знает возможно меньше людей. Так будет лучше, — ответил Лесницкий и, помолчав, спросил: — Значит, на семью твою можно положиться?
За старика ответил Приборный:
— Как видишь… Женка только у него злая. Не обижайся, старый. Нехорошая баба, глупая. Тут ты большой промах сделал, хоть ты и пчелиный король.
Маевский смутился и ничего не сказал. Все трое помолчали. И вокруг царила полная тишина. Только где-то далеко в лесу завыл волк.
Молчание вновь прервал Лесницкий.
— Ну, к делу, — обратился он к Маевскому. — Нам нужна твоя помощь, Карп Прокопович. Говори сразу — согласен? Не боишься?
— Вы обижаете меня, Павел Степанович. Да я хоть сейчас готов до вас идти. Дочку только дозвольте взять с собой и племянницу. Чего мне бояться? Знаю, за что пойду…
— Пока что идти никуда не нужно. Останешься дома.