Из-за поворота шоссе показался небольшой поселок — домов двадцать.
— Сжечь! Уничтожить! — прохрипел Визенер, увидев поселок.
Шофер остановил машину.
Визенер выскочил из машины и махнул рукой в направлении поселка. Этого жеста было достаточно для вымуштрованных солдат. Минометы засыпали минами мирные хаты. От первых же мин поселок загорелся.
Жители выскочили на улицу и побежали к огородам, стремясь скорей добраться до ельника, который виднелся в каких-нибудь ста метрах за огородами. Но осколки мин, пули автоматов и пулеметов настигали людей и косили их. Только человек двадцать успело добежать до ельника и спрятаться в нем.
Генрих Визенер стоял около машины, наблюдая за действиями солдат, и жадно курил сигарету за сигаретой. Пожар и вид убитых действовали на него успокаивающе. Нервное напряжение прошло. Он приказал прекратить обстрел и сел в машину.
То, что лес кончился и теперь по обе стороны шоссе тянулось Открытое поле, совсем успокоило обер-лейтенанта.
Маевские садились обедать, когда на улице затрещали моторы и возле их двора остановилась машина с немецкими солдатами.
Татьяна, посмотрев в окно, узнала солдат и, побледнев, бросилась к люльке. Она схватила сонного Витю на руки. Ребенок проснулся и заплакал.
— Тише, сынок, тише, мой родной, — испуганно зашептала она, прижимая его к груди и закутывая в одеяло..
Карп Маевский тоже поднялся и подошел к дочери.
— Зачем ты взяла его? — спросил он, а у самого заметно дрожала нижняя губа и руки.
Растерявшаяся Пелагея забегала по комнате, не зная, что делать. Она схватила со стола миску с борщом, вынесла ее на кухню, но сразу же вернулась с миской назад и снова поставила на стол.
Немцы не спешили входить в дом. Карп и Татьяна встали около окна и незаметно наблюдали за ними. Офицер выстроил солдат около машины и что-то говорил им, зло выкрикивая отдельные слова.
— Где тот? — спросил Карп у дочери.
— Его нет, — ответила Татьяна.
— Но это те же самые?
— Те.
Старый Маевский тяжело вздохнул и незаметно перекрестился, хотя раньше никогда этого не делал. Потом пристально посмотрел на дочь. Ребенок перестал плакать, и Татьяна постепенно успокаивалась. Тем временем Генрих Визенер распустил строй и с тремя солдатами направился в хату.
Он задержался на пороге и, быстро оглядев комнату и людей, остановил тяжелый взгляд на Татьяне…
А она смотрела на него в упор, смело и дерзко, будто вызывая на борьбу.
Визенер пренебрежительно улыбнулся и направился к ней. Отец тоже сделал шаг по направлению к ней, намереваясь заслонить собой дочь. Но лейтенант остановился и тихо произнес:
— О-о! Мутер?..
Не меньше минуты рассматривал Визенер Татьяну. Это была первая русская, к которой он не чувствовал ненависти и отвращения; молодая женщина с ребенком на руках понравилась ему.
Маевские, в свою очередь, рассматривали его, но по-разному. Отец и дочь смотрели на него с ненавистью — они даже не пытались скрыть ее. Если бы Визенер был более внимателен, он мог бы прочесть эту ненависть в их глазах. Пелагея уставилась на офицера с интересом и страхом. Этот поединок взглядов длился долго. Наконец Визенер перевел свой взгляд на стол, брезгливо поморщился и махнул рукой.
— Убрать со стола! — приказал переводчик.
Пелагея испуганно всплеснула руками и начала быстро убирать. Но миска с борщом выскользнула из ее рук. Пелагея схватила со стола чистое полотенце и начала вытирать пол.
«Дурная», — подумал Карп и отвернулся.
Солдаты вышли.
Татьяна посмотрела в окно и увидела, как солдаты вытащили из машины труп человека в форме офицера. Она узнала своего обидчика и бросилась к отцу.
— Тата, это он… Его несут.
Отец стиснул ее руку.
— Успокойся… Сядь. Ты не узнала его, не узнала. Поняла? Не узнала, — говорил он скороговоркой, загораживая ее и заставляя сесть на кровать.
Солдаты внесли труп в комнату и положили на стол. Стол был короткий, и ноги Редера, в начищенных до блеска сапогах, свисали чуть ли не до самого пола. Визенер приказал принести второй стол. Солдаты выскочили на кухню, смахнули на пол посуду, внесли стол и поставили под ноги убитому.
Визенер повернулся к Татьяне. Теперь он говорил тихо, почти шепотом, но сухие губы его дрожали и кривились, пальцы нервно теребили ремень портупеи.
— Вы должны подойти и поцеловать знакомого офицера, — перевел переводчик.
Татьяна вздрогнула.
— Покойник был вашим хорошим знакомым… Ну? — Визенер цинично улыбнулся.
С минуту Татьяна смотрела ему в глаза. Потом быстро встала (впоследствии она не могла вспомнить, как это случилось) и направилась к столу, испугав отца. Старый Карп сделал было движение, чтобы удержать ее, но она остановилась и некоторое время рассматривала мертвого. Его левый глаз был широко раскрыт и смотрел, как живой. Рука застыла у виска. Между пальцами запеклась черная кровь, Кровью было испачкано лицо, шея, мундир… Татьяна вдруг почувствовала запах крови, и сразу все поплыло у нее перед глазами: стол с покойником, стены, окна. Она хотела позвать отца, но только открыла рот и повалилась на Визенера. Тот инстинктивно поддержал ее. Подскочил отец, обнял Татьяну и отвел к кровати. Визенер брезгливо поморщился и повернулся к столу. Он долго всматривался в лицо убитого.
Маевский украдкой наблюдал за ним и в то же время не спускал глаз с дочери.
Таня вскоре открыла глаза и виновато улыбнулась отцу. Он ласково провел своей морщинистой ладонью по ее бледной щеке. Взгляд его говорил:
«Ничего не бойся, дочушка».
Но сам он боялся. «Быть беде», — думал он, глядя на стоявшего у трупа Визенера.
Вот Визенер повернулся и что-то быстро сказал переводчику.
— Офицер требует, чтобы вы немедленно приготовили ему обед. Яйца, масло, сало! Пять минут!
После всего, что произошло, приказ этот показался Карпу очень странным, и сначала он даже не понял его. А когда понял, чего от него требуют, улыбнулся, особенно ясно почувствовал ничтожество Визенера.
— Накормить? — переспросил он, подчеркивая это слово. — Что ж, можно. Народ мы гостеприимный. Пойдем, дочка, — обратился он к Татьяне, которая уже поднялась и сидела на кровати.
Татьяна хотела было взять Виктора, но отец отрицательно покачал головой и взглядом показал на люльку. Во взгляде отца она прочла уверенность, и эта уверенность передалась и ей. Она пересадила Витю с кровати в люльку и пошла вслед за отцом.
Они вышли в сад и направились к пустому амбару, который в последнее время даже на замок не запирался. Возле амбара Маевский остановился и глубоко вздохнул:
— Аж дышать тяжко одним воздухом с ним, — сказал он. — Ух, ирод! Но теперь я его не боюсь. Я его накормлю, Таня, накормлю, чтоб он удавился.
Плотно закрыв двери амбара, он приподнял одну половицу и полез под пол. Вскоре он вылез оттуда и стал нагружать корзинку салом, медом, водкой, яблоками.
— Я его напою один раз, чтоб он лопнул от нашей еды. Напою, чтоб он под стол свалился, — ворчал старик. — Сатана в образе человека.
В этот момент с другого конца деревни долетел душераздирающий крик женщины и через минуту — выстрелы. Татьяна вздрогнула. Насторожился и старый Маевский.
— Вот он, «новый порядок». Думали мы когда-нибудь? А?
— Страшно, тата. Два месяца шла — не боялась, а тут боюсь. Что это?
— Не бойся, в обиду не дам… Что будет, то будет, — и Маевский показал ей на торчащую из кармана рукоятку револьвера. — Помнишь, Микола оставил мне свой испорченный? Вот я его и отремонтировал. На всякий случай.
— А может, лучше не брать его, тата?
— Нельзя не брать, Танюша… Нельзя к зверю идти с голыми руками. Пускай… Обыска он у меня не будет делать. А если…
Он посмотрел на дочь и не закончил мысли, но Татьяна поняла его.
— Пошли, — сказал Карп.
В хате, против столов, на которых лежал убитый, был поставлен третий стол, принесенный солдатами из соседней хаты. На нем уже стояло несколько бутылок вина.