Тринадцатилетним монастырским послушником, каждый раз вспоминая рту сцену из библии, он чувствовал, что его одолевают плотские страсти, и дрожал от страха перед грехом. Лишь много позднее узнал он, что все тексты из библии, где речь шли о женщинах, могли ввести в грех не только его сверстников послушников, но и взрослых, бородатых попов.
Лия, не торопясь, поливала пленнику из кувшина. Мусульманин привычными движениями мыл ноги. Чтобы не забрызгаться, девушка подобрала края накидки, обнажив крутые бедра. Рыцарь потянулся за чашей с вином. Ощутив на себе пристальный взгляд ашика, нахмурился, будто невольно выдал свои мысли.
— Выпьешь вина?
— Как не выпить? Здешнее вино славится.
— Значит, ты здесь уже проходил?
— Проходил... Недалеко отсюда моя родина... Сарыкёй, что между Анкарой и Эскишехиром.
— Туда идешь?
— Нет... В Итбуруне живет шейх по имени Эдебали — глава здешних ахи. Зайду к нему, а потом вернусь в Конью...
Рыцарь потребовал у Мавро еще одну чашу.
— Сколько ночевок отсюда до Коньи?
— Девять.
— А сколько ехать, не слезая с седла?
— Семьдесят пять часов... Если конь пройдет за час три итальянские мили.
— А дороги какие?
Ашик подумал.
— Да так, ничего!
Мавро принес чашу и пригласил ашика отведать супа.
— Зачем суп тому, кто пьет вино? — пристыдил его рыцарь.— А ну, наполни!
Ашик пил вино не спеша, смакуя. Рыцарь даже губу закусил, радуясь тому, что ввел в грех мусульманина.
После третьей чаши лицо ашика раскраснелось, в глазах появился блеск.
Решив, что долгожданный миг настал, рыцарь, как бы между прочим спросил:
— Как там дела в Конье?
— Совсем без хозяина осталась Конья. Налог за налогом взимает монгол,— ответил ашик.— Похоже, уходить собирается...
Своих бумажных денег не берет, требует серебра да золота. А народ серебра давно в глаза не видел. Что сверху лежало, забрали, а что спрятано, монгол достать хочет, всех до единого под палки положив... Но после двести семьдесят седьмого года нас ничем не удивишь, мой рыцарь! Пришел тогда мамлюкский султан из Египта, порезал немного монголов. Проведал об этом Абака-ильхан, пришел с войском и отомстил за своих — в два приема сто тысяч голов снес. С тех пор и легла кровь между людьми Анатолии и монголом... Караманоглу Мехмед-бей собрал войско, пошел на Конью и взял ее. Посадил на трон своего человека — султанский, мол, сын. Но его «фальшивым султаном» звали. А имя дали Джимри — Скупец. Конийский султан собрал войска, но был разгромлен. Попросил помощи у монгола. И тогда только разбил Мехмед-бея. Самого, братьев и дядей его казнил. Скупец удрал, добрался до удела Гермияна, но его опознали по красным сафьяновым сапогам и схватили.
— А что в красных сапогах-то особенного?
— В здешних краях красный сафьян очень дорог... Султаны да визири носят. Пожалел красные сапожки Скупец и расстался со своей душой... За то, что не султанского семени он, а на султанский трон позарился, с живого шкуру содрали, соломой набили. Своими глазами видел, как его чучело возили на длинном копье.
— Когда это было?
— Тому лет десять-одиннадцать...
— Одиннадцать лет... Значит, в тысяча двести семьдесят девятом,— сосчитал рыцарь.
— Да.— Ашик отпил вина, закусил мясом. Задумчиво улыбнувшись, вздохнул.— Терпим мы из-за монгольской напасти... Несведущие люди говорят: «Дороги заросли — вот караваны, и не ходят...» Нет, дороги заросли оттого, что караваны не ходят. А отчего караваны не ходят? Торговому люду уверенность нужна... Конечно, в стране не без разбойников, всегда они были. Но султан своей властью грабителей находил, ловил, голову с плеч снимал. А ворованные товары возвращал торговцам. Брал себе пошлину и правил в свое удовольствие. Если не давался в руки ему разбойник, из казны покрывал купцу убытки, оберегал порядок. А монгол, он тоже грабителей ловил да резал, только товар не купцу возвращал, а к себе в мошну клал... Поглядели торгаши — товар пропадает, того и гляди, жизни лишишься. Повернули свои караваны к Черному да Эгейскому морям...
Ступил монгольский конь на чью-нибудь землю, считай, наказание небесное. Когда султаны Коньи силу имели, дороги укатаны были, что твой ток. Знать не знали, как колеса ломаются. А теперь спросишь, сколько, мол, отсюда дотуда езды, крестьянин отвечает: три поломки колеса... Я еще застал, сам помню, караван-сараи стояли — по две-три тысячи животных принять могли, а при караван-сараях такие рынки, куда там караджахисарский!
Мастеровые четыре-пять караванов с ног до головы оснастить могли.