Мавро принес дымящийся кебаб, и монах Бенито приступил к молитве. Остальные слушали его, почтительно склонив головы.
Гости засиделись допоздна, пили вино, говорили шепотом, как заговорщики. Место, где был расположен караван-сарай, понравилось Уранхе. Когда монах Бенито сообщил, что за горой есть земля, на которой свободно разместилась бы деревня в тридцать дворов, сотник окончательно решил: если дела пойдут, как задумано, он обоснуется здесь, станет бароном Кровавого ущелья и запрет одну из дорог, ведущих в удел Эртогрула — Битинья. Будет взимать пошлину с каждого, кто проходит через ущелье.
II
Рыцарь Нотиус Гладиус проснулся от жажды. Глотку словно залили кипящим свинцом.
Открыв глаза, он не мог понять, где находится. Над головой — почерневший от сырости каменный купол, по сторонам — кирпичные своды, тускло освещенные едва мерцавшим светильником. Вспомнив, что он в караван-сарае Кровавого ущелья, рыцарь выругался сквозь зубы, взял полный кувшин с водой, который поставил рядом, когда ложился, и, не переводя дыхания, отпил до половины. Затем прислушался к шуму во дворе. Черное, ночное небо за маленьким окошком, забранным толстой железной решеткой, посветлело. Он взглянул на спящих товарищей, лежавших на софе, и поморщился. Монах Бенито сунул тяжелую торбу под голову и закутался в толстую длинную рясу. Ноги Уранхи, длинные и тощие, как палки, торчали из-под грязной рубахи, доходившей ему до колен. Весь он — кожа да кости — напоминал древнюю мумию.
Дервиши-голыши, спавшие на сене, положили головы друг другу на колени и были похожи на цепь из огромных звеньев.
Позы, которые приняли во сне пленник и ашик, говорили об отчаянии и отрешенности.
Узнав наконец по голосу Мавро — он кричал во дворе на собаку,— Нотиус вспомнил, что тот каждое утро выходит к реке подстерегать газелей, а на обратном пути проверяет силки.
Сам не зная отчего, он вдруг подскочил и встал на колени. Огромный очаг всю ночь вытягивал воздух, в помещении было холодно. Рыцарь с тревогой ощупал пояс на теле — в десяти его отделениях он носил деньги,— поправил его и подполз к окну. «С Уранхи плащ сполз, надо бы прикрыть его»,— мелькнуло и голове, но он проворчал: «Да ну его к черту в пекло!» А ведь сукин сын Уранха был единственным человеком на свете, которого Нотиус Гладиус любил, ибо не было равного Уранхе по глупости. Только беспросветная тупость внушала рыцарю доверие.
Он осторожно глянул в окно. Мавро запер здоровенную, как теленок, собаку. Легко поворачивая хорошо смазанный и потому не скрипевший ворот, поднял толстую железную решетку, прикрывавшую ворота, отодвинул тяжелые задвижки на толстых еловых створках, вскинул на плечо колчан и чехол с луком, засунул за пояс широкий охотничий нож и вышел. «А девка где? Неужто еще не встала?.. Мавро, правда, сказал, что Лия его сестра, и монах Бенито подтвердил. Подтвердил, однако не поклялся, что сам не спит с ней, паскудник». Рыцарь много слышал о слабости святых отцов, особенно таких здоровяков отшельников, как Бенито, к молодым вдовам и перезрелым девицам. «Наверняка заглядывает к нему в пещеру эта шлюха. Приносит жертвенных кур и петухов, когда приходит заговаривать болезни да гадать по библии о своей судьбе... Разве этот дьявол генуэзец так просто ее отпустит?» Только что рыцарь дрожал от холода, а при этой мысли ему стало жарко. От выпитой воды снова захмелел. «Деньги — всюду деньги! А мужчина — всюду мужчина. Да и родовитость тоже в счет!» Он оглядел спящих и облизнулся, словно зверь, который боится, что из его когтей вырвут добычу. Затаив дыхание, прислушался к тишине старой крепости. Бесшумно, как кошка, спустился с софы, сделал несколько шагов к двери. И вдруг застыл. «Тяжелый меч, господин, со мною...» Это пленник бредил во сне. «Люди добрые, не проходите мимо...» Рыцарь не понял его слов, разозлился, заскрипел зубами, выругался. Решил было вернуться за кинжалом, но заторопился, будто из-за этой задержки мог упустить случай, которого ждал столько лет. Пригнувшись, прошел под низким сводом и, не распрямляясь, прокрался дальше. Еще вчера он узнал, где спят Лия и Мавро. Подойдя к двери, остановился. «А что, если эта потаскуха закрылась изнутри?» В отчаянии огляделся по сторонам. «О господи Иисусе! Если любишь ты раба своего Нотиуса Гладиуса, да будет дверь не заперта». Он тихо толкнул створки и, когда они бесшумно приоткрылись, задохнулся от радости. Остановившись посреди комнаты, поглядел на постель.