— Помилуй, почтенный господин мой!
— Тс-с-с! Кто хочет стать рыцарем, не говорит, пока его не спросят. Тс-с-с... Ну, смотри. Откроешься кому — прикончу.
Ведь если попаду в плен и узнают, кто я, выкуп заломят страшный.
Он проследил взглядом за мохноногим голубем, кувыркавшимся над пропастью.
— Что это? Что там сверкает?
Мавро привстал на цыпочки. Вдали что-то сверкало в лучах заходящего солнца.
— Вон там, что ли, господин мой?.. Это Монашья гора в Бурсе... На ее вершине снег никогда не тает, вот и сверкает, когда ударит солнце. Летом с этой горы, говорят, привозят снег во дворец императора.
— Сколько отсюда до Бурсы?
— Отец говорил — шестьдесят фарсахов. Но я не знаю, сколько это — фарсах...
— Шестьдесят фарсахов... Рукой подать. А вон те горы?
— Впереди Великая гора. За ней — Зеленая. А еще подальше, вон та, мы называем ее Ветряной. На ней яйла Эртогрул-бея. Доманыч называется. Вода там, как лед. В лесах — ели, можжевельник, сосны, вчетвером ствол не обхватишь.
— Доманыч — это на границе Гермияна?
— Точно...
— Значит, на юг от Эртогрула — Гермиян... На восток и на север — Караджахисар и Сельджуки... А на западе — Византия?
— По правде говоря, с трех сторон от него болота, господин мой... Только в сторону Бурсы да Изника земля твердая.
— Болото! Это хорошо. Господь свое дело знает.
— Знает, да буду жертвой его!.. Прежде, правда, никаких тут болот не было. Когда наш император был в силе... И когда султан в Конье был крепок, Порсук и Сакарья не текли вот так, куда вздумается...
А сейчас без призора взбесились реки, залили поля да пажити.
Отец говорил: «Трижды русло сменила Сакарья. Трижды оставляла крепости без воды, без защиты. Потому-то тюрки да монголы и пришли сюда... Болота поглотили дороги. Заперли путь караванам. Оттого и нищета. Хочешь спастись от бедности — молись, чтоб силен был наш император да султан в Конье...» Один конец этого болота упирается в озеро Симав, в истоки большой воды. Другой конец, господин вельможный, тянется вдоль Сакарьи до самого Черного моря. Прежде, говорят, реки не разливались так, потому что укротили их император с султаном, как коней норовистых.— Он вздохнул.— Послушать мудрых людей — в запустенье нынешнем виноваты монголы да френки. С запада на страну навалились френки, с востока напали монголы... Наш император да султан в Конье лишились налогов и податей. А разве без денег укротишь реки? Реки взбесились — не посеешь. Не посеешь — урожая не снимешь. Урожая не снимешь — крестьян не станет, крестьян не станет — хлеба не будет. А нет хлеба, считай, конец света настал. Говорят, в прежние времена караваны шли по нашей долине такие, что голова в Эскишехире разгружалась, а хвост в Биледжике еще только грузился...
Заметив, что рыцарь не слушает, Мавро понурился, умолк. Гость, казалось, забыв обо всем на свете, медленно тянул вино. Когда чаша опустела, громко рыгнул и спросил:
А ну-ка скажи, знаменосец Мавро, сколько воинов может выставить твои удельный бей, поганый Эртогрул, если прижать его как следует?
— Если прижать? Кто его знает! Если прижать, скверно будет, мой рыцарь.
— Голос у тебя задрожал, трусишка Мавро... Отчего же скверно?
— Скверно... Он ведь гази. А у них закон — придется туго одному гази, другие с конца света услышат, примчатся на помощь.
— Вон оно что! А разве в Гермияне не гази?
— Гази, конечно.
— Однако не в ладу с Эртогрулом. Скажи-ка, почему?
Не в ладу. Опиум растет на земле Гермияна... А дервиши-воины да абдалы пристрастились к опиуму. Эртогрул-бей в свой удел опиума не допускает. Вот из-за этого...
— Видал?! Пока другие на помощь придут, дело будет сделано. Если, конечно, не промедлить.
— А султанского бея, что сидит в эскишехирском санджаке, в расчет не брать, что ли?
— Да разве в Конье султан, чтоб принимать в расчет его эскишехирского бея? Глупец ты, глупец, Мавро!
— А монголы, что стоят за султаном? Эртогрул-бей монголам дань отправляет чуть не каждый день. Он за ними, как за горой...
— Монгола ты сюда не впутывай... Скажи-ка лучше, сколько бойцов может выставить Эртогрул из своего племени?
— Если из своего... Кайи под рукой у него немного... Отец говорил, султан в Конье на всякий случай разметал по всей стране туркменские племена. Кто нашел себе место — осел вроде Эртогрул-бея, кто не нашел, до сих пор кочует. Летом — на ничейных яйлах, зимой дань заплатит какому-нибудь бею, пристроится на берегу Сакарьи.— Мавро помедлил: По правде говоря, кое-кто из людей Эртогрул-бея считает себя кайи, но чьи они, толком и сами уж не знают.