– А это Х'вооо, или попросту Хвостик. – В голосе Ш'риии слышалась мягкая улыбка. – Он поет партию Слушателя, Х'вооо, это Х'Нииит.
Нита потерлась боком с Х'вооо, который хоть и был карликовым кашалотом, но все же казался слишком маленьким. Покрытый серыми пятнами, как и все кашалоты, он едва дотягивал до четверти нормальной длины. Мелкие глазки его близоруко щурились, словно у совы, вытянутой на яркий свет. Взгляд этот напомнил Ните очкастую сестренку Дайрин. Сходство усиливалось и тоненьким, чуть хрипловатым голоском, в котором угадывалась постоянная готовность насмешливо хихикнуть.
– Х'вооо, – повторила Нита и осторожно спросила: – Но почему Хвостик?
– Потому что, как сама видишь, коротышка, – ответил Х'вооо. – Мы с моим братом и сестрой родились тройняшками. Они, наверное, за мой счет вымахали здоровенными. Приходилось все время защищаться. Но я стал Волшебником, и теперь меня не так-то просто обидеть. Так что не стесняйся и если хочешь, называй меня Хвостиком. Я не обижаюсь.
Нита улыбнулась про себя, отмечая, что не так уж сильно различаются отношения между людьми от повадок в сообществе китов.
– А вот и К'лыыы, – сказала Ш'риии.
Ните послышалось в этом подводном имени человеческое слово «клык». Она с трепетом взглянула на ярко-белую с глубокими черными переливами касатку и почувствовала себя не совсем уютно. У китов-горбачей при виде касатки непроизвольно возникают мысли об окрашенной кровью воде. Но, вопреки интуитивному знанию нынешнего ее громадного тела, человеческий разум Ниты подсказывал ей, что опасаться не следует. Она вспомнила, что касатки очень дружелюбны по отношению к людям. Вспомнился ей и дядя Джерри, старший брат матери, который рассказывал, как однажды плыл верхом на касатке в аквапарке на Гавайях, и ему это очень понравилось. А касатка тем временем подплыла к Ните поближе и уставилась на нее маленькими черными глазками, не прозрачными и холодными, как у акулы, но острыми, умными и даже с веселым огоньком, играющим где-то в глубине.
– Ну, что молчишь? – словно бы поддразнивая, спросила касатка. – Может, акулы вырвали твой язык?
Шутка была довольно грубой, но сказана таким веселым голосом, что Нита тут же влюбилась в это приветливое и забавное существо.
– Ты, значит, К'лыыы? – спросила Нита, снова припомнив человеческое «клык».
– А ты, выходит, Х'Нииит, – ухмыльнулась касатка. Интересно, какое словечко припомнила она?
– Если угодно, – хмыкнула Нита. В голосе касатки ей слышались странно сочетающиеся острые, почти злобные, и в то же время забавные свисты и переливы, словно бы сдобренные перцем фырканий и уксусным шипением. – Ты живешь здесь, К'лыыы? – спросила Нита.
– Нет. Я приплыла, чтобы спеть песню, из Баффинова залива.
– Но это в Канаде! В пятистах милях отсюда!
– Да, много-много длин пути. Но я не плыла, Х'Нииит. Переместилась так же, как и вы с К'ииитом прошлой ночью. Думаю, что такое использование волшебства в ответ на Призыв, – заметила К'лыыы, – никто не станет рассматривать как вызов волшебству. Все же такое расстояние…
Довольная своей немудреной шуткой, касатка весело фыркнула и выпустила цепочку пузырей.
– Я спешила. Впрочем, как и ты со своим приятелем. У вас, кажется, не так уж много времени остается побыть и поработать вместе. Пока живы оба.
Голос касатки был добрым и даже участливым, но Ните захотелось в эту минуту быть от нее подальше.
– Ты права, – постаралась спокойно ответить она и обратилась к Ш'риии: – Может, начнем?
– Конечно.
Ш'риии поднялась повыше над затопленным кораблем, издавая продолжительный призывный свист. Все остальные медленно стали подплывать к ней. Голоса китов, собравшихся вокруг Посвященных, постепенно стихали, как шумы в зале перед концертом.
– Начнем с самого начала, – сказала Ш'риии. Она умолкла на несколько секунд и вознесла голос в Призыве:
Кровью окрасилось Море, но я пою.
И тот, кто ее прольет, поет.
Голод терзает тело, но я пою.
И тот, кто жертвой падет, поет.
Древняя песня морских глубин – вечного мира струна.
Для жизни и смерти закон один, и радости боль слышна.
«Радость», – повторяла про себя Нита, стараясь не думать о боли. Но мысль о том, чья же кровь будет отдана, не покидала ее.
Она дошла до середины первой Песни Искушаемых, когда сверху упала длинная тень. Узкое тело, бледное, как отполированная волнами, кость, медленно скользило над Нитой, погашая нефритовый свет пронизанной солнцем толщи воды. Тусклый черный глаз с убийственным равнодушием разглядывал ее.
– Х'Нииит.
– Эд'рум, – кисло откликнулась Нита. Неумолимое присутствие акулы вовсе не радовало.
– Плыви за мной.
Изогнувшись дугой, Бледный повернулся и поплыл на север в сторону маяка Амброуз. Зрители киты разомкнули круг, и Нита молча последовала за акулой.
Они плыли все дальше и дальше, а вслед, постепенно замирая, неслись звуки Песни сквозь неясное бормотание перекликающихся китов.
– Итак, Молчаливая, – сказал Эд'рум, замедляя ход, – ты была занята прошлой ночью?
– Да, – ответила Нита. У нее было такое чувство, что в холодной голове акулы возникла какая-то странная и, может быть, опасная мысль.
Эд'рум взглянул на нее.
– Ты сердишься…
– К черту! К дьяволу! – выпалила Нита, не скрывая уже своего состояния.
– Объясни мне, что значит этот гнев, – проскрипел Властелин акул. – Обычно Молчаливую не пугает исход Песни и не кажется ей столь ужасным. Киты даже соревнуются за честь петь эту партию. Да, Молчаливая умирает, но смерть вовсе не страшна… Она просто приходит быстрее, чем настигла бы в ином случае. Смерть от хищника или от старости. Зато своей жертвой Молчаливая приносит возобновление жизни и сдерживает Великую Смерть для всего Моря… на долгие годы.
Эд'рум спокойно поглядел на нее.
– И даже если Молчаливой и надо кое-что претерпеть, что из того? Ведь все равно существует Сердцевина Времени, верно? Или Сердце Моря. – Нита молчала. – Песня не конец, но проход в иную жизнь. Как же они превозносят это продолжение того, что ждет их в конце Песни! – Бледный возвысил голос и пропел, вернее, проскрипел одну из песен Синего. Нет у акул песен, не могут они петь, и потому Эд'рум произнес стихи речитативом:
Из этого Моря – моря нашей жизни возникли
Бледные тени той тайной, неведомой выси,
Где Время и радость навеки сроднились,
Где вечноживущие смело со Смертью простились,
И Голос неясный выводит мелодию тени прекрасной,
Той Песни, что к нам приплывает, неведомой нам оставаясь.
Эд'рум умолк.
– Ты Волшебница, – сказал он. – Тебе это место, наверное, ведомо?
Нита помнила – Сердцевина Времени выглядела как светлый город с небоскребами из сияющего хрусталя. Невидимая, но несомненно существующая здесь сила пульсировала на его улицах, в каменных стенах его домов. А за городом простиралась целая вселенная, внутри и за пределами которой сгустились все времена. Смерть не касалась этого места.
– Да, я была там.
– Поэтому ты знаешь, что ожидает тебя после Жертвоприношения, после изменения твоего существа и существования. Но, кажется, ты не принимаешь это изменение так спокойно?
– Как же я могу? Ведь я человек!
– Да. Но дай все-таки мне разобраться. Почему ты ко всему этому относишься совсем по-иному? Почему ты так гневаешься на то, что рано или поздно все равно произойдет с тобой?
– Потому что я еще очень молода для этого, – ответила Нита. – Я смогу еще многое сделать… вырасти, работать, жить…
– А это? – Эд'рум как бы обвел острым плавником все вокруг – горящее зеленым цветом море, быстрых рыб, сверкающих в его толще, ослепительно сияющее зеркало поверхности над ними всеми. – Это разве не жизнь?
– Конечно, жизнь! Но существует и еще многое другое! И потом, быть убитой акулой… Это тоже жизнь или продолжение ее?
– Уверяю тебя, – промолвил Эд'рум, – уверяю, что нет ничего более прекрасного для меня, чем убийство. Я сделал бы то же самое для любого Волшебника, поющего Молчаливую. Я проделывал подобное не раз. И не сомневайся, сделаю снова…