«Ну что ж, в общем я счастливая, — думала Тамара, глотая слезы. — Все случилось так, как я хотела в юности: я не отдала себя без любви. И он был добр ко мне. Разве мне не было хорошо? Никто не отнимет у меня этого. Оно было, было. А теперь я расплачиваюсь, только и всего. Должно быть, таков закон жизни, что за все надо платить очень дорого».
Она пошла другой тропкой, часто оглядываясь на кукурузное поле, словно там-то и оставались Павел, Сердоболь — все, все.
30
Месяца полтора спустя в большом зале райкома собралось много народу. Приехали гости из Горуш, где когда-то работал Синекаев.
Рассаживаясь, сердобольцы шумели; вокруг было много знакомых лиц. В первом ряду, сжав румяный рот, сидел Гвоздев. Виден был и Шашко, персональное дело которого должны были разбирать во вторую половину дня на бюро.
Неунывающий Малахаев, давно уже прогнанный с места председателя колхоза, но неплохо устроившийся в Сердоболе, в здешнем комитете ДОСААФ, слегка уже «употребивший» с утра и поэтому добрый, мимоходом сказал Филиппу Дмитричу:
— Не робей; всыпят выговорешник для острашки — и все. Сам не заметишь, как отпыхаешься. С тебя поллитру тогда.
Шашко сумрачно отворотился от него, а Малахаев пошел дальше, весело подрыгивая коленками.
Был здесь и Глеб Сбруянов, которого тоже ожидала накачка: заявление шофера требовало наконец своей резолюции. Глеб рассеянно бродил по залу и поминутно взглядывал в окна: небо не внушало ему доверия. Хотя еще не время, но как бы не пошел снег. В колхозе оставался на поле расстеленный лен; неприятное добавление к жалобе шофера.
Наконец почти все собрались. Горушинский председатель колхоза-миллионера, осанистый мужчина, начал рассказывать о своих успехах: как при помощи райкома они наняли экскаватор и по заготовкам торфа вышли на первое место по области.
Гвоздев, который следил за ним, как кот за мышью, не выдержал и явственно пробормотал:
— Экскаватор? Понятно. А мы на кобыле возим.
Он качает головой, вздергивает брови; губы морщатся в настороженной и презрительной усмешке. Глаза его холодней, чем всегда.
— Имел я, товарищи председатели колхозов, большую ошибку, — продолжает горушинец, — в прошлом году не сделал достаточных капитальных вложений.
— Все на трудодни пустил, — опять цедит Гвоздев.
— Нынче дал на трудодни по четыре рубля…
(«Минимум, только минимум!»)
— Стал я миллионер…
(«Я! Хоть бы сказал: мы. Сколько у них в прошлом году было? Миллион сто? Так у нас и то больше: один двести! Автомашин четырнадцать… Ого! А у меня две».)
— Как их приобретали? — переспрашивает горушинец. — Ну, есть такие, как бы сказать, внеплановые пути. Возили в областной город раннюю капусту прямо на автомобильный завод.
(«Ну что ж, буду мотать на ус. Пусть потом мне Синекаев что скажет: отвечу — научился. Опыт перенял».)
Гвоздев не может сидеть спокойно, каждое слово колет его как иголками. Веки сощурены. Повышение урожайности за счет озимых? Правильно. Севообороты освоены? Вдохнул тяжело, с крестьянским вожделением: это основа.
— Раздельную уборку — всем рекомендую. Хлебу надо дать дозреть в валках. Даже при пропуске зерна через сушилку самым добросовестным образом всхожесть семян теряется на десять-двадцать процентов.
Гвоздев уже кивает ему серьезно, вдумчиво, как товарищ товарищу.
Горушинец переходит к овощам: в этом году сажали без энтузиазма. Сбыт плохой. Горуши — городок маленький, не то что Сердоболь. (Гвоздев шевелит губами, прикидывая, сколько бы мог он заработать на этом.)
— Имеем в колхозе двести двадцать дойных коров.
— Сила!
— Надаиваем, правда, мало. А вот наш сосед надаивает по четыре тысячи литров. У него силоса столько, что он его продает. И я в том числе покупаю. Меня ругали также за свиноводство. Еще товарищ Синекаев ругал. Это, пожалуй, верно. Строил овчарник, телятник, а за свинарник только нынче берусь.
Гвоздев сидит, упершись подбородком в скрещенные руки; пристальный взгляд мерцает.
— Колхоз телефонизирован, радиофицирован, построены водонапорные колонки. Мельница дает чистой прибыли четыреста семьдесят рублей в день.
(Губы Гвоздева вздрагивают.)
Однако есть и такое явление: стали колхозники побогаче, шифоньеры завели, амбары хлебом на три года вперед набили, и снизилась трудоспособность. Выходит, помногу давать на трудодень вредно.
(«А тебе не вредно получать две тысячи? Интересное рассуждение!» — Гвоздев полон гнева).
— Отходников было сто двадцать семь человек — все вернулись. Из десятиклассников трое поступили учиться дальше, остальные остались в колхозе. Была Доска почета, сейчас ввели и звание «почетный колхозник»; это значит — по мере надобности даем транспорт вне очереди бесплатно и две недели отпуска в доме отдыха за счет колхоза. При болезни оплата семьдесят пять процентов.