Но что ему было делать, если у него уже пропало ощущение нужности, и своей собственной и этого очерка? Покорно, вяло он начал выискивать строчки, которые можно сократить.
Телефон зазвонил слишком скоро. Он снял трубку, на ходу дочитывая, но голос оказался совсем другим, чужим и спросил с провинциальной обстоятельностью:
— По этому ли телефону я могу застать товарища Теплова?
— Да, — сказал Павел не очень приветливо, — по какому вопросу?
На другом конце провода помолчали, собираясь с мыслями. Павел нетерпеливо повторил:
— Так в чем же дело?
— А ни в чем, — неожиданно строптиво вскинулся голос. — Мне нужен Теплов, вот и все.
— Но зачем?
— Это уж я ему самому объясню.
— Я Теплов.
Трубка помедлила, потом не столько радостно, сколько озадаченно сказала:
— Ну, здравствуй, Павел. — И, предупреждая новый вопрос, добавила с откровенной ехидцей: — Приходится, видно, отрывать от дела. Беспокоит тебя Следнев. Константин. Вспоминаешь?
Если бы перед ним разорвалась шаровая молния, Павел не мог бы сильнее вздрогнуть. Он вцепился в трубку обеими руками, словно боясь, что этот вызванный почти из небытия басовитый и насмешливый голос исчезнет.
— Боже мой… подожди… Константин Матвеевич! Где же ты сейчас, откуда?
— Я здесь, в Москве.
— Почему же не к нам, не ко мне?.. Живешь? Приехал?
— Не живу и не приехал — проезжаю. Утром в девять ноль-ноль мой поезд на Минеральные Воды. Отпуск. Да что, тебе так все по телефону и рассказывать? Ты когда кончаешь?
— Нет, ты приходи ко мне сейчас, сюда, на работу. Это знаешь где?
— Знаю.
— Так ты скорей, ладно?
— Ладно.
Павел сидел несколько секунд в состоянии радостного сумбура. Человек, который только что говорил с ним, был ему дорог, как кусок собственной юности. Тогда, в сорок третьем, он казался очень взрослым в свои тридцать пять лет — бывалый мужчина перед молоденьким лейтенантом. Павел забыл, что сам он уже успел перешагнуть тогдашний следневский возраст, но Следнев, не постарев в его памяти, оставался по-прежнему старшим. Он ждал его с мальчишеским нетерпением.
Очерк все еще лежал перед ним на столе. С нервной торопливостью он принялся за правку. Дойдя до Тамары Сироты, Павел остановился; фамилия в самом деле звучала уныло и никак не укладывалась в подзаголовок, а жаль, потому что имя Тамара… И груз всех прошедших послевоенных лет, которые отделяли его от Следнева, ощутимо лег ему на плечи. Это была целая жизнь; неизвестно, каким он покажется теперь Константину Матвеевичу. Да и каким стал сам Константин Матвеевич?
Его позвали к редактору. Он ушел, не прикрывая дверь, не очень молодой, начинающий седеть мужчина, — бывший младший лейтенант Теплов.
В этот поздний час редакция умолкала, жизнь переносилась в типографию. То, что на улице бушует снегопад, здесь никак не отзывалось: как в глубочайшем трюме, в типографии было тепло, тихо, только стучали машины.
В маленьком кабинете, отгороженном от наборного цеха фанерной перегородкой с табличкой «Дежурный редактор», Павел нашел не только Андрея Петровича, но и Мелехова, который негромко читал стихи, так что Муза, примостившаяся на валике дивана, вытягивала к нему шею. Андрей Петрович слушал, держа перед собой кучу гранок. Потом он взял листок, жадно пробежал его еще раз глазами и страдальчески воскликнул:
— Но ведь много, Юра!
— Сокращать не дам, — твердо откинул тот чубатую голову.
Андрей Петрович, не присаживаясь, тут же у края стола склонился над полосой. И все заволновались, заглядывая ему через плечо: неужели для таких стихов невозможно ужать еще восемь строчек?
Теплов ждал, когда дойдет очередь до него.
Светящийся циферблат засек время появления второй полосы. Дежурный редактор потянулся к коробке папирос. Предварительно он прикрыл дверь своего фанерного загончика и, покосившись на стандартную надпись «Курить запрещается», несколько раз быстро и глубоко затянулся, пуская дым в кулак. Лоб его взмок, рубашка в бирюзовую полоску потеряла свой великолепный отутюженный вид.
— Попробую свести абзацы, — сказал он Павлу, пробегая глазами очерк. — И, пожалуй, все. На всякий случай все-таки не уходите.
— Нет, я не уйду.
Когда Павел поднялся к себе, Следнев сидел уже на узком кожаном диване, равнодушно-любопытным взглядом окидывая комнату.
— Ну, — сказал он, поднимаясь. И они неловко и крепко обнялись.