— Криш не ходит на свидания, Кэр.
— Ты знаешь, о чем я, — она наклонилась ближе.
— Почему ты нависаешь надо мной, как стервятник?
— Мне нравится смотреть, как двигается твоя челюсть, когда ты говоришь. Я вижу, как двигаются мышцы и все такое. Раньше я этого не замечала.
— Может быть, потому что мы обычно не разговариваем, когда твое лицо находится в нескольких сантиметрах от меня.
— Наверное, поэтому, — торжественно говорит она.
— Или потому, что ты под кайфом.
— Еще одна сильная вероятность.
Я закрываю глаза. Я чувствую, что что-то важное ускользает от меня, и я должен хотеть это вернуть, но я не хочу. Не хочу ничего, что означает, что я должен держаться подальше от нее.
— Тем не менее, ты такой, — говорит она.
— Какой я?
Я хочу, чтобы она сказала мне, кто я. Я вошел в ее дом с большими белыми колоннами, марширующими вдоль фасада, с гранитными столешницами, с идеально белым ковром в гостиной, который, должно быть, новый, потому что на нем нет ни пятнышка. Я вошел и потерялся.
Я не знаю, кто я. Она — единственное, что я здесь узнаю и от этого еще труднее вспомнить, почему я не должен снова положить руки на ее бедра, притянуть ее к себе, поцеловать ее холодные губы и запустить пальцы под ее шапку, чтобы почувствовать тепло ее волос, ее голову в моих руках.
Единственное, что я знаю в этом месте — это Кэролайн.
Кто я?
Когда я открываю глаза, она уже рядом, смотрит на меня. Смотрит в меня.
Она проводит одним легким движением пальцев по переносице, останавливаясь на кончике. Затем спускается к ложбинке над моим ртом. Над верхней губой. Она рисует меня пальцем и это поднимает что-то, что я засунул внутрь себя, зарыл глубоко и прикрыл камнем.
Я не знаю, как это назвать. Жажда. Потребность.
Она прикасается ко мне, словно я хрупкий, драгоценный и это заставляет меня хотеть перевернуть ее, прижать ее запястья, забраться на нее сверху и делать с ней все, пока она не почувствует себя бескостной, отчаявшейся. Пока единственным словом, которое она может произнести ртом, не станет мое имя, снова и снова. Я хочу знать каждую хрупкую впадинку ее тела, и я хочу, чтобы мой язык провел по ним, чтобы мое имя было написано на каком-то тайном языке, который знаем только Кэролайн и я.
— Ты прекрасен, — говорит она.
Я опасен.
Я сажусь, сдвинувшись на несколько сантиметров и стараясь, чтобы это не было слишком заметно. Мои руки дрожат.
— Ты под кайфом, — говорю я ей.
— Я знаю.
— Как к тебе относится интернет в последнее время? — спрашиваю я, потому что хочу напомнить ей о деньгах. Я хочу, чтобы мы были сделкой, логичной, ограниченной. Я скучаю по стенам пекарни. Когда я на работе, а она не более чем посетитель, у нас обоих есть своя роль. На этой крыше нет никаких границ. Я установлю их обратно, если это потребуется.
— Та компания, которую ты наняла, и которая делает то, что ты хочешь?
Она слегка отворачивается от меня, не прикрываясь, но и не показывая своего лица. Наверное, я задел ее чувства. Хотя она сама напросилась на это, прикасаясь ко мне таким образом.
— Я должна получать отчет каждый месяц, но до сих пор я его не видела. Может быть, из-за праздника они задерживаются или что-то в этом роде.
— Похоже, что это работает?
— Не знаю. Я решила, что мне лучше не гуглить себя постоянно и перестала.
— Логично.
Она обхватывает руками колени.
— Я думала о том, чтобы сменить фамилию.
— Серьезно?
Она не отвечает мне. Она смотрит на задний двор.
— На какую?
— Фиск. Фамилия моей мамы.
— Не позволяй ему так с тобой поступать.
— Я не думала об этом так. Я просто думаю...
— Не позволяй ему победить. Не так. Это не то, кем ты являешься. Ты не трусиха.
Она обернулась, глаза сверкнули.
— Я не говорила, что собираюсь это сделать. Просто думала об этом и у меня есть полное право думать об этом, если я хочу.
Я поднимаю руки.
— Хорошо. Думай об этом.
Это только больше злит ее.
— Ты понятия не имеешь, каково это. Я хожу по кампусу, зная, что люди говорят обо мне за моей спиной. Я оглядываю свои классы и не могу сказать, кто видел меня с раздвинутыми ногами. А смог бы ты вынести это, если бы это был ты?
— Если бы все в кампусе видели мой член? Конечно. Это просто мой член. Это не я.
— Может быть. Но у парней все по-другому. Никто бы не назвал тебя шлюхой, если бы такое случилось с тобой. Они бы просто подумали, что у тебя, ну, знаешь, типа рабочий инструмент. Или что ты слишком много выпил. Не то, что ты был никчемным.
— Если люди так думают, то они идиоты. Почему тебя должно волновать, что думает кучка идиотов?
— Потому что мир полон идиотов, Уэст! И потому что это важно для людей, которые не идиоты. Мой отец не идиот, ясно? Он умный. Но если он узнает... если мои сестры узнают? Или, что если я пойду в юридическую школу и попытаюсь получить хорошую должность клерка, но не смогу, потому что моя вагина в интернете? Знаешь, как это будет хреново?
— Да, ладно, я понимаю. Но смена фамилии… ведь это то, кто ты есть. Это ты.
— Женщины меняют свои фамилии, когда выходят замуж.
— Яблоки и апельсины не одно и то же.
— Нет. Это всегда условно. Это решение, которое я могу принять, если захочу. И я удивлена, что ты ведешь себя как придурок. Думала, ты на моей стороне.
— Я на твоей стороне, я просто... Он обнародовал эти фотографии, чтобы люди обзывали тебя. Он был зол на тебя, верно? Он хотел, чтобы ты чувствовала себя дерьмово. И я думаю, если ты изменишь свою фамилию — это то, чего он хочет. Возможно, это даже больше, чем он когда-либо хотел. Этого хотят все они, чтобы тебе было стыдно, но ты не сделала ничего такого, за что можно было бы стыдиться. Ты разделась перед своим парнем, отсосала ему, позволила ему трахнуть себя — какое большое гребаное дело, Кэролайн. То, что они называют тебя шлюхой и фригидной сукой — это даже не имеет смысла. Я имею в виду, выбери что-то одно, верно? Все это ничего не значит, ведь это не та, кто ты есть. Эти фотографии — не ты.
— Но это не так. Я — это фотографии. Фотографии — это я. Больше ничего нет. Я думаю о том парне, которого встретила, Скотте? Знаешь, почему я ему не звонила? Потому что мне интересно, сколько времени ему понадобится, чтобы найти фотографии? Он еще не знает моего имени. Когда мы познакомились, он подумал, что я сказала «Кэрри», так что он думает, что меня зовут Кэрри, и это как... А что если бы это было так? Что если бы я была Кэрри Фиск? Тогда бы мне не пришлось волноваться: Как скоро он узнает? Что он подумает? Что он сделает?
— Если он осудит тебя за это, значит, он козел и тебе лучше не знать его.
— Это не... Это даже не только он, Уэст, это все. Все говорят: «Будьте осторожны с фотографиями. Интернет вечен. Не публикуйте пьяные снимки на Facebook. Мне может быть шестьдесят лет, а фотографии все еще будут в сети. Они могут быть там до конца моей жизни. Так что, даже если Скотту все равно, что если мы будем встречаться годами, обручимся, а потом его мама узнает? Или его отец, или его двоюродная бабушка, или кто угодно? Что если у него есть какой-нибудь извращенный кузен, который подрочит на мои фотографии и расскажет Скотту, понимаешь?
— Что если ты умрешь в результате несчастного случая на следующей неделе? Что если твой первенец заболеет лейкемией? Господи, Кэролайн, не делай это центром всей своей гребаной жизни!
Я слышу, как я звучу в наступившей тишине.
Взбешенно. Обвиняюще.
Я чувствую себя самым ничтожным существом. Хуже червяка. Что-то гнилое, отвратительное. Что-то разложилось во мне.
Я такой же плохой, как и все парни, о которых она беспокоится. Я дрочил, разговаривая с ней по телефону несколько часов назад и, если это не делает меня извращенцем и мудаком, то я не знаю, что может сделать.
Я просто ненавижу слушать, как она говорит об этом другом парне. Ненавижу, что ее надежда связана с чужим именем, ее будущее связано с чужим именем.
Стыд проникает в меня, горячий импульс, который заставляет меня злиться, что она молчит. Заставляет меня заполнить тишину еще большей глупостью.
— Это нормально, — говорю я ей. — Это сиськи и п*зда, ноги и задница — это не конец света, Кэр. Ты думаешь, что ты такая особенная, но в сети миллион кисок других девушек и большинство из них не стонут, что их жизнь кончена только потому, что какой-то случайный чувак получает удовольствие, глядя на них.
Снова тишина. В хорошем районе, где живет Кэролайн, все уже спят. Это заставляет меня чувствовать себя мерзко. Что она должна жить в этом месте, которое как раз такое, куда я хочу поместить Фрэнки. В окружении безопасности.
Что именно я здесь, сегодня, делаю его небезопасным.
Я рискую взглянуть на ее лицо. Она выглядит так, будто я дал ей пощечину.
Я и дал ей пощечину.
Хуже всего то, что у меня нет причин злиться на нее. Я не злюсь на нее — я просто злюсь в целом.
Я злюсь, что мир настолько отстойный, что это должно было случиться с ней, что она должна чувствовать себя так плохо из-за этого.
Я злюсь, что секс не может быть просто сексом, он должен быть и всем остальным — деньгами, властью, страданиями и удовольствием, смешанными вместе. Потому что я хочу ее, я злюсь на нее и это чертовски глупо.