— Как в прошлый раз? — спрашивает она. — В день Благодарения?
— Да.
Она просто дышит в трубку.
— Теперь он задрал ее рубашку, — говорю я ей. — Его рот на ее животе. Двигается вниз.
— Она нервничает.
— Как так вышло?
— Она никогда не делала этого раньше. Это так волнующе.
— Ему нравится, как она пахнет. Какие у нее гладкие ноги, какая она бледная. На ней желтые трусики, совсем простые. Они мокрые, Кэролайн?
Она издает что-то вроде писка, и моя хватка становится крепче.
Боже, как я люблю этот звук.
— Скажи мне.
— Да.
— Я так и думал. Насквозь промокшие трусики, и он собирается пойти вперед, оседлать эту скамейку и сунуть свой нос прямо туда, вдавливаясь во влажное место.
— Это грубо.
— Он груб. Вот почему он ей нравится.
— Это не единственная причина.
— Но это одна из них. Она думает, что он возбуждающий. Ей нравится знать, что он думает о ней, когда ее нет рядом. Что она делает его твердым. Заставляет его кончать в его постели, в его душе, но он никогда не прикасался к ней.
— Боже. Это горячо.
Я улыбаюсь.
— Почему она ему нравится? — спрашивает она.
Я должен подумать об этом — не самая простая вещь, которую можно сделать, положив руку на свой член, но я справляюсь.
— Ему нравится, что она не знает всего того, что знает он. Что она не видела худшего в жизни.
— Она видела больше, чем он думает.
— Может быть, но вокруг нее все еще такая аура, как будто плохие вещи никогда не смогут по-настоящему коснуться ее.
— Ей бы это не понравилось, — говорит Кэролайн. — Если бы он сказал ей, что именно поэтому... она была бы разочарована.
— Но это не единственная причина. Это даже не главное.
— Что является главным?
Я пытаюсь сосредоточиться на фильме. Не на Кэролайн на диване, распростертой, трогающей себя.
— Что она там, в шкафу. Она смелая, как только решает, чего хочет. Свирепая.
— Она ему нравится, когда она свирепа?
— Да. Да.
О ком мы говорим? Я не уверен. Я начинаю чувствовать себя каким-то одурманенным, тупым, как будто я, возможно, говорю больше, чем хотел, но на самом деле мне все равно.
— Уэст?
— Да.
— Что он будет делать дальше?
— Он ласкает ее языком прямо через трусики. Просовывает руки под резинку, держит ее там на скамейке и лижет, лижет, пока ее трусики не промокнут насквозь, и она почти мертва от этого.
— Ему это нравится?
— Ему это чертовски нравится. Заставить ее чувствовать себя хорошо, заставить ее отказаться от контроля, отключить голову и просто почувствовать это путешествие. И ему также нравятся эти трусики. Эти желтые трусики. Но ему нужно больше, поэтому вместо того, чтобы снять их, он просто сдвигает их в сторону. Достаточно, чтобы его язык проник в ее дырочку, где она мягкая, набухшая и такая влажная. Он не может насытиться ею. Он просто зарывается в нее лицом, подбородком, ртом.
— Уэст.
— У нее невероятный вкус.
— Боже, Уэст, я не могу...
Я тоже не могу. Я думаю о ее киске, о том, как она ощущалась под моими пальцами, под моим языком. Ее бедра прижимаются к моей голове, ее руки в моих волосах, на моем члене — это уже слишком.
— Я хочу тебя, — говорю я. — Черт, я так хочу тебя.
— У тебя есть я.
— Прямо здесь, на этом диване, здесь. Я хочу, чтобы ты была здесь, Кэр. Я хочу попробовать тебя на вкус. Войди моими пальцами в тебя, облизать языком твой клитор. Я хочу, чтобы ты была голой.
Она тяжело дышит.
— Используй свою руку, — говорю я ей. — Представь, что это я. Кончи со мной. Я хочу услышать это.
— Уэст.
— Да.
— Ты тоже.
— Я уже близко.
А потом это просто дыхание. Шум. Это просто стоны.
Знать, что она делает, представлять то, как она это делает, ее сиськи, ее киску, ее закрытые глаза и открытый рот, и то, как выглядит ее лицо, когда я заставляю ее кончить.
Моя рука работает усердно и быстро, ее пальцы летают, эта нить связи между нами, в этом нет ничего реального, ничего правдивого, ничего правильного, но в любом случае это здесь. Я ничего не могу с этим поделать. Я ничего не хочу делать, кроме этого, кроме Кэролайн. Ничего.
Она втягивает воздух и говорит:
— Сейчас, — и я кончаю с ней, кряхтя и брызгая горячей струей на руку и немного на диван, который, черт возьми, мне придется почистить, но мне все равно. Она изо всех сил старается не шуметь, и даже при этом я ее слышу, я слышу, как она пытается не шуметь, и это чертовски здорово.
Я немного разваливаюсь на части. Откидываюсь назад, закрываю глаза, слушаю ее. Я теряю рассудок, теряю рассудок и разбиваюсь на куски.
Но потом я чувствую, что, может быть, какая-то часть меня снова собралась воедино.
***
Уже поздно. Я выхожу к теплице, уворачиваясь от собачьего дерьма на заднем дворе и жалея, что не включил свет на заднем крыльце.
Я наступаю на что-то слишком мягкое.
— Черт.
Я пытаюсь соскрести ботинок в траве, но это бесполезно. Запах теперь у меня в носу, губы кривятся. Я нахожу палку, попытаюсь выковырять коричневое дерьмо из протекторов, но это тоже не работает, и в итоге я включаю садовый шланг, прикрываю холодный медный фитинг большим пальцем, простреливая подошву ботинка и разбрасывая повсюду брызги дерьма.
К тому времени, как я вычистил ботинок, мои брюки прилипли к голеням. Я замерз и зол, мне все противно.
Через неделю я возвращаюсь в Патнем, и вся моя жизнь превратилась в минное поле дерьма.
Когда я добираюсь до теплицы и открываю дверь, я не сразу вижу Бо. Я делаю вдох, пытаясь найти спокойствие. Он не виноват, что я вляпался в собачье дерьмо. Не его вина, что я ждал, чтобы поговорить с ним в течение нескольких дней, и никогда не было подходящего времени.
Он работает. Мама рядом. Фрэнки нужна помощь с домашним заданием.
Бо отталкивался от кухонного стола и исчезал на несколько часов подряд, и я всегда думал о теплице как о владении, куда он ходит, чтобы побыть одному, а не чтобы его беспокоил ребенок его подруги, который спит на его диване, ест его еду, мешает.
Но мне нужно с ним поговорить, потому что я скоро уезжаю. Никто другой этого не скажет.
Сзади играет музыка. Я следую за ней, следую за светом и нахожу Бо, который просто стоит, наклонившись, и выпускает сигаретный дым через разбитое стекло в ночь.
Я узнаю эту песню. Металлика. Он увлекается всеми этими старыми группами, но мама их терпеть не может.
Теплица — это ржавая свалка, с кучей разбитого стекла. Бо это нравится. Ему нравится что-то выращивать, не только сорняки, которые он сажает в лесу, но и овощи, травы, всякое дерьмо. Он говорил о том, чтобы найти сублимационную сушилку, запасать продукты на случай краха цивилизации, но в основном он заканчивает тем, что выставляет корзины с помидорами, кукурузой и перцем у дороги с табличкой, на которой написано: «Угощайтесь».
Бо невысокого роста, с бочкообразной грудью, бритой головой и седыми волосами на груди, которые обычно можно увидеть, потому что он ходит без рубашки или наполовину расстегнут. В своей тюремной форме, поясом, отягощенным рацией, телефоном, дубинкой, Береттой, он выглядит крутым парнем.
Он крутой парень. У него есть шрамы, чтобы доказать это. Я видел, как он однажды подрался в баре. Он уничтожил чувака, который затеял драку. Просто уничтожил его.
Отчасти из-за Бо я учусь в Патнеме, а не в местном колледже. Потому что я верю, что он сохранит свою работу, позаботится о маме, присмотрит за Фрэнки и не превратится в извращенца или мудака, когда я перестану обращать на это внимание.
Он их любит. Их обеих.
Я никогда не был до конца уверен, что мама любит его в ответ. Ему пришлось несколько раз приглашать ее на свидание, прежде чем она согласилась. Пришлось ухаживать за ней несколько месяцев, прежде чем она начала ночевать у него. Ей нравится быть с ним, нравится его дом, но я не думаю, что ей нравится идея быть старухой Бо до конца своей жизни.
Я думаю, что она зависима от того, что мой отец заставляет ее чувствовать. Этот волнующий, резкий, гребаный порыв, который она может получить только от него.
«— Я влюбилась в него в ту же секунду, как встретила», — сказала она мне однажды. «— Мне было пятнадцать, и он приехал в город на мотоцикле, и мир перестал вращаться.»
Бо не может сравниться с этим. Никто не может.
Я знаю, потому что я почувствовал то же самое, когда впервые увидел Кэролайн, и до сих пор чувствую. Если и есть какой-то способ отключить это, я его еще не нашел.
Бо стряхивает пепел об зазубренный край стекла, роняя его в сорняки по другую сторону окна.
— Что случилось с копами? — спрашивает он.
Он не имеет в виду, обыскивали ли они это место или ушли, я уже сказал ему об этом. Он имеет в виду, что я сделал, чтобы привлечь их внимание.
— Это девушка, с которой я встречаюсь, у нее есть бывший, которому я не очень нравлюсь.
— Ты дал ему причину? Кроме как украл его девушку.
— Я не крал ее. Они уже расстались.
Но я действительно украл ее, немного. На первом курсе, когда она жила напротив, я наблюдал за ней. Пытался вывести ее из себя. Я делал все, чтобы привлечь ее внимание, и Нейт знал это. Он ненавидел меня уже тогда.