Я не испытывал к нему ненависти, но впервые понял, что мы с ним не одно и то же.
Он из тех людей, которые готовы пнуть котенка.
А я — нет.
Моя мама, похоже, этого не понимала.
Сегодня утром она прислала мне сообщение: С Днем Святого Валентина, любовь всей моей жизни!
Я крепко сжал телефон. Либо так, либо швырнуть его через всю комнату.
Любовь всей ее жизни.
Когда она с моим отцом, она его так называет. Уайатт Левитт, любовь всей ее жизни. Ее милый мужчина. Ее странник.
«— Нет ничего лучше страсти», — сказала она мне как-то. «— Тебе не понять, Уэсти, ты слишком молод, но страсть — это то, для чего мы созданы. Без нее...» — Она пожала плечами и подняла глаза к потолку, подыскивая нужные слова. «— Без нее мы просто животные».
Это о мужчине, который ударил ее. Мужчине, который разбил мне губу, когда я пытался защитить ее, потому что он хлестал ее, обзывал, бил, а она плакала и умоляла его не делать этого, не причинять ей такой боли.
Любовь всей ее жизни.
И я чертовски похож на него.
Хостес Джессика, просовывает голову в дверь.
— Шестнадцатый попросил счет, восьмой сложил меню на краю стола, а на двенадцатом я приняла за тебя заказ на десерт. Если ты не вернешься, я велю Шейле уволить тебя.
— Иду.
Я открываю наружную дверь, бросаю недокуренную сигарету на бетонную ступеньку и растираю ее ботинком.
Джессика ждет, пока не видит, что я двигаюсь, и направляется к выходу.
Я беру чек на шестнадцатый столик, принимаю заказ на восьмом, доставляю десерт на двенадцатый. Затем я проверяю другие столы. Все это время слова матери сверлят во мне дыру.
Любовь всей моей жизни.
Я посвятил почти десять лет тому, чтобы стать тем человеком, которым должен был быть мой отец, но которым он не является. Мужчиной, который поставит семью на первое место, несмотря ни на что. Будет держать их в безопасности, сытыми и счастливыми.
Я никогда не хотел быть ее любовью. Ее вид любви делает тебя слабым. Он затягивает тебя под воду.
Но сегодня, больше, чем в любую из последних двадцати двух ночей, которые я провел без Кэролайн, я не могу отделаться от мысли, что есть не один способ утонуть.
Другой официант проходит мимо меня и говорит:
— Джессика только что отдала тебе шестой.
— Спасибо.
Когда я беру кувшин с водой, то обнаруживаю свою преподавательницу экономики за столом. Пухленькая женщина, она однажды взяла с собой на учебу четверых детей и пакет пончиков с сахарной пудрой и отпустила их в городок. Сегодня она с мужем, красиво одета. Она немного хвастается мной.
— Один из моих лучших студентов в прошлом семестре, — представляет она меня и говорит, что надеется увидеть меня на своем семинаре в следующем году.
Я принимаю их заказ и желаю им счастливого Дня Святого Валентина.
Она мне нравится, поэтому я делаю усилие, чтобы разжать губы, когда говорю это.
Вернувшись на кухню, я собираю заказ и беру закуски для другого стола, на четыре персоны. Я протискиваюсь через кухонную дверь с тарелками в каждой руке, еще две балансируют на моих предплечьях, вспоминая об ужине с другой женщиной, достаточно взрослой, чтобы быть моей матерью.
Два года назад, в День Святого Валентина, я впервые переступил порог дома Томлинсонов. Миссис Томлинсон приготовила ужин при свечах в столовой, и она сказала, что заплатит мне двести баксов, если я пару часов поиграю в официанта.
Я подал еду и встал в углу, где она велела мне стоять, наблюдая, как они едят — этот человек, который взял меня под свое крыло, и женщина, на которой он женился. Его любовь.
Человек, на которого я так сильно хотел быть похож, потому что у него было все, что я хотел. Уважение, деньги, безопасность, мастерство.
Миссис Ти была одета в черное платье с низким вырезом спереди, ее сиськи наполовину свисали, бриллианты ниспадали из ушей, декольте, сверкали на пальцах. Она ворковала с мужем, рассказывая о дне их свадьбы.
— Самый счастливый день в моей жизни, — сказала она.
На следующей неделе я трахнул ее в его постели. Она хотела, чтобы я взял ее сзади. Я забрался на нее сверху и трахал ее до тех пор, пока она не сжала простыни, не выгнула спину и не кончила с кошачьим воем.
Я помню, как держал ее за бедра, толкаясь в нее. Бессмысленный поршневой кусок мяса.
Не лучше животного.
Любовь моей матери — это катастрофа, но я чувствовал себя лучше, когда встретил Кэролайн.
Я приехал в Патнем, думая, что любовь — это слабость, а секс — инструмент. Возможно, я был прав. Думаю, что при той жизни, которая у меня была, я должен был бы быть каким-то тупицей, чтобы хотя бы немного не бояться того, что я чувствую к Кэролайн.
Я беспокоился, что глубже — это подводное течение, которое отнимет у меня контроль и оставит меня таким же беспомощным и обманутым, как моя мама. Я думал, что если позволю этому случиться, если позволю себе отвлечься на Кэролайн, нарушу правила, скажу: «К черту здравый смысл», то не смогу уважать себя, потому что буду ничем не лучше своего отца. Не умнее моей мамы.
Но вот я здесь, протягиваю бифштексы, салаты и пирожные с киноа одной паре за другой, улыбаюсь и веду себя очаровательно, хотя я чертовски ненавижу это, ненавижу все это, ненавижу все, когда я не с Кэролайн, и все время думаю: что же нужно для того, чтобы я решился? Удар молотком по голове? Неоновая гребанная вывеска?
Я люблю Кэролайн. Я хочу ее. Хочу все, что она мне даст, и это не прекратится. Это никогда не прекратится.
И я не мой отец.
Я выгляжу так же, как он, но я не он. Я знаю это уже давно.
Может быть, мне нужно вбить себе в голову, что я также и не моя мать.
Я не влюблен в женщину, которая меня не заслуживает. Я не бросаюсь на страсть, словно это наркотик и мне нужна доза, не умоляю ее принять меня, застрелить, уничтожить, если понадобится.
Я ждал больше года, чтобы хотя бы поцеловать Кэролайн, и до этого у меня было достаточно времени, чтобы узнать, что она собой представляет.
Она хорошая. Она умная. Она чертовски свирепая.
Честно говоря, я рад, что она меня отчитала. Я вел себя как последний придурок, и она указала мне на это. Женщина, в которую я влюблен, достаточно сильна, чтобы настаивать на том, чтобы я обращался с ней так, как она того заслуживает.
А я — слабак. Я ничего не рассказывал ей о себе, о своей жизни, о своей семье, потому что боялся, что она использует это против меня. Разберет меня на части. Разрушит.
Но зачем ей это делать? Она не мой отец. Не мой враг.
Она Кэролайн.
Три недели без нее научили меня тому, что я должен был понять за восемнадцать месяцев, прошедших с тех пор, как встретил ее, — что она потрясающая. Что я влюблен в нее. Что эта страсть кажется фантастической, но любовь к Кэролайн не сбросила меня с обрыва.
Я все еще остаюсь собой. Не как мой отец. Не как моя мать.
Если мне позвонят из дома, я поеду, потому что так надо. Это не обсуждается.
Я не знаю, что произойдет до этого, ни с Кэролайн, ни со мной, ни с кем бы то ни было. Возможно, мне придется уехать завтра. Я могу умереть при ограблении круглосуточного магазина. Мы все можем умереть от гребаного птичьего гриппа.
Но сегодня День Святого Валентина.
Если утром наступит конец света, я сделаю все возможное, чтобы он закончился с Кэролайн в моей постели, ее волосами на моей подушке, моими руками на ее заднице.
И я имею в виду это самым романтичным образом.
***
Я стою у ее двери с дюжиной дешевых роз с заправки в руке. От меня пахнет потом и паром от посудомоечной машины, а она в пижаме, ее глаза прищурены от яркого света коридора.
Я разбудил ее. И разбудил Бриджит.
Если я буду стоять здесь достаточно долго, то, наверное, перебужу половину этажа, но мне плевать на это.
— Что ты хочешь знать?
— Что? — ее голос хриплый от сна.
— Скажи мне, что ты хочешь знать. Задай мне вопрос, и я отвечу на него. Я —открытая книга.
Ее волосы растрепались на макушке. Я хочу разгладить их, поцеловать ее, заключить в объятия.
Слишком рано. Слишком рано, даже если это сработает. А если этого не произойдет… Даже не могу думать об этом.
— Ты открытая книга, — повторяет она. Должно быть, она просыпается, потому что вкладывает в свои слова некоторый скептицизм.
— Все, что ты захочешь узнать.
— Давай начнем с того, почему ты здесь... Который час?
— Одиннадцать тридцать пять.
— В одиннадцать тридцать пять вечера в День Святого Валентина, — и тут она закатывает глаза, глядя на букет в моей руке, — когда ты почти месяц не звонишь мне, не пишешь и не подаешь ни малейшего знака, что помнишь, что я жива.
— Двадцать два дня.
— Ты считал?
— Если хочешь, я могу сказать, сколько часов.
— Потому что...
— Потому что, когда дело касается тебя, я полный идиот. Больше, чем ты думаешь.
Это почти заставляет ее улыбнуться. Я вижу, как дергаются ее губы. Она решает не допускать этого, но подергивание губ — хороший знак, так что я продолжаю.