Я не скажу ему, что не хочу, чтобы он уезжал. На другом конце страны есть маленькая девочка, которая нуждается в нем. Есть место, в которое он вписывается, жизнь, которая не является этой жизнью, и я не могу сомневаться в том, что она может претендовать на него. Я не имею на это права.
Я могу пожелать, чтобы все было по-другому. Я желала этого тысячу раз. Но от этого ничего не изменится, и я не скажу ему, что хочу, чтобы он остался.
— Эй, — говорит он.
Я смотрю ему в лицо, прижимаю ему уши там, где они торчат, потому что на нем черная бейсболка. Он сядет в самолет рядом с какой-нибудь дамой, которая подумает, что он безымянный чувак из колледжа, никому не нужный. Она не будет знать, что он — это все.
— Я буду скучать по твоим ушам, — говорю я ему.
— Мне будет не хватать щели в твоих зубах.
— Я никогда не показывала тебе, как я могу плевать через нее.
— Все в порядке. Мы нашли себе другое занятие.
Это заставляет меня улыбнуться, что заставляет и его улыбнуться, и мы просто смотрим друг на друга. Я изучаю, как морщинки появляются в уголках его глаз, как глубокие складки пролегают вокруг губ, обнажая красивые зубы. Его слегка кривой нос. Улыбка исчезает, оставляя его рот таким же серьезным, как и глаза.
Я глажу его за ушами. Щипаю его за мочки ушей.
— Я не знаю, как это сделать, — говорю я ему.
— Другого выхода нет. Мы просто делаем это.
Я тянусь к козырьку его бейсболки, стягиваю ее и поднимаюсь на цыпочки, чтобы поцеловать его.
Прощание. Я целую Уэста на прощание.
Его рука сжимает мою шею сзади. Его язык проникает в мой рот, и поцелуй становится все глубже, глубже, пока мы не достигаем того места, где между нами нет границы. Место, где я отдала ему частичку своего сердца, своей души, молитвенный флаг с мягкими, истрепанными краями, который хлопает на ветру, утверждает, что он принадлежит мне навсегда.
Этим поцелуем я говорю ему, что хочу, чтобы он был здоров. Что я хочу, чтобы он процветал. Я хочу, чтобы он использовал свой ум и свои руки, свою любопытную неугомонную энергию, свое творчество, чтобы поставить их на службу чему-то, что питает его душу.
Я говорю ему, что хочу, чтобы он не забывал есть, печь хороший хлеб, обращать внимание на то, что он делает в течение дня, что он вкладывает в свое тело.
Я говорю ему, что люблю его, и моя любовь означает, что я хочу, чтобы он был счастлив, я хочу, чтобы он был целым.
Моя любовь означает, что я должна отпустить его.
Когда он отодвигает губы, прижимается кончиком носа к моей щеке, я плачу, грязная и мокрая, и он говорит:
— Боже, Кэролайн. Не надо.
— Все в порядке, — говорю я.
Его руки лежат на моих плечах, на моей шее, его большие пальцы гладят мой рот, а я поглаживаю его предплечья, мышцы твердые и напряженные.
Хочу, чтобы у нас было больше времени.
Не думаю, что это справедливо, что у нас нет больше времени.
Мои пальцы цепляются за кожаный браслет на его запястье, за буквы его имени. Я нахожу защелку и провожу под ней большим пальцем, открывая ее. Браслет падает на пол, и когда я протягиваю руку, чтобы поднять его, наши головы сталкиваются друг с другом, потому что он нагнулся, чтобы поднять его для меня. Еще одна вещь, которую он сделал бы для меня, потому что может. Еще один способ, которым он хочет помочь мне.
— Я хочу сохранить его.
Он улыбается и говорит:
— Хорошо.
Он надевает его мне на запястье, а потом целует мою руку, прямо у защёлки, прямо над пульсом.
Внутри меня тоже есть флаги с его молитвами. Я буду носить его с собой повсюду до конца своих дней.
— Береги себя, — говорит он. — Не позволяй никому безнаказанно нести всякую чушь.
— Не буду.
— Бриджит и Куинн присмотрят за тобой. И постарайся удержать Криша от самоуничтожения, если сможешь.
Криш.
Кришна — это беспорядок.
Он позволил Уэсту взять вину на себя, вышел из тюрьмы и прямиком направился в бар. Он не вернулся в квартиру и не отвечает на звонки Уэста.
Только Бриджит, кажется, знает, что он делает. Она разговаривала с ним несколько раз. Она беспокоится о нем, но никто из нас не знает, что делать.
Сейчас я не могу по-настоящему сосредоточиться на Кришне.
— Я сделаю все, что в моих силах.
Мой голос полон слез. Мое сердце так полно порезов, зазубрин с каждой секундой кровь течет все свободнее. Опустошает меня.
Он кладет голову мне на шею и целует в том месте, где шея переходит в плечо.
— Не плачь из-за меня. С тобой все будет в порядке. Отлично. Лучше, чем отлично. Ты будешь гораздо больше спать, и это хорошо. Ты проживешь дольше.
Вернись ко мне.
Слова кричат внутри меня, как маниакальные призраки, но я закрываю рот и кладу руки на его тело, просто чтобы почувствовать его тепло и то, как его спина поднимается и опускается с каждым вздохом.
Не знаю, увижу ли я его когда-нибудь снова.
— Обещай мне, — говорю я, хотя и не собиралась этого делать. Я поклялась себе, что не выдвину ни единого требования. — Обещай, что будешь моим другом. Обещай, что позвонишь мне, напишешь, расскажешь, что с тобой происходит. Обещай, что если ты проснешься среди ночи, если останешься один, если тебе кто-нибудь понадобится...
Он поднимает голову и снова вытирает мои слезы, на этот раз большими пальцами.
— Обещаю.
— Тебе понадобится друг.
— Ага.
— Я хочу быть твоим другом, Уэст.
Он целует меня в кончик носа.
— Ты уже мой друг, Кэролайн Пьясеки.
Я просто закрываю глаза, разжимаю руки и отпускаю ворот его футболки.
— Тебе следует встать в очередь.
— Ага.
— Напиши мне, когда приземлишься.
— Я так и сделаю.
— Передай привет сестре.
— Ей это понравится.
На этот раз, когда он целует меня, я не позволяю себе прикоснуться к нему. Только у самого рта.
У него такие мягкие губы.
Они рассказывают мне все и даже больше.
Живи. Дыши. Дерись.
Будь той, кто ты есть. Будь лучше.
Будь свирепой.
— Не жди меня, — шепчет он и снова целует меня. — Я не хочу, чтобы ты ждала.
Когда он берет свой рюкзак и уходит, я думаю о том дне, когда мы встретились.
Как он въехал на своей машине почти прямо мне под ноги. Как он дразнил меня, заставлял улыбаться, доводил до обморока.
Как он выглядел с этой тупой резиновой курицей, свисающей с его пальцев, ухмыляясь, спрашивая меня:«Хочешь поиграть?»
Думаю, что, может быть, я всегда ждала его.
Всегда.
И не знаю, смогу ли остановиться.
ПОСЛЕ
Дело в том, что, чтобы быть хорошей девочкой, ты тратишь всю свою жизнь на разработку тонко отточенного радара для обнаружения всего, что потенциально может заставить людей любить тебя меньше.
Девушки, подобные той, которой я была в августе прошлого года, — мы питаемся одобрением. Мы живем ради этого.
Поэтому, когда на нас злобно нападает парень, который изо всех сил старается заставить нас чувствовать себя грязными и отвратительными, наша первая реакция — всегда взять всю вину на себя.
Моя вина, говорим мы. Моя вина, моя вина, моя вина.
Нужен особый человек, чтобы оторвать наши руки от глаз и показать нам, на что мы действительно смотрим. Чья это вина.
Уэст научил меня печь хлеб. Он поднял меня на крышу и целовал до тех пор, пока я не увидела звезды.
Он научил меня, что глубже стоит того.
Потому что одно текстовое сообщение может расколоть твердую почву твоей жизни. Одно неверное решение, одна вспышка фотоаппарата и солнечная, прекрасная часть твоей юности закончилась.
Тогда тебе предстоит принять решение. Ты оглядываешься вокруг, просеиваешь обломки, делаешь свой выбор.
Ты вооружаешься любовью, друзьями, знаниями.
Ты выясняешь, кто ты такая. Чего ты хочешь.
Ты выясняешь это и добиваешься всего.
А это значит, что иногда приходится позволять себе бояться. Тебе нужно повернуть, рискнуть и ошибиться, потому что иначе как ты найдешь друзей, которые научат тебя ловить рыбу, пить ирисовый шнапс без всякой причины, раздеваться до лифчика и танцевать?
Когда у тебя есть шанс проникнуть глубже, тебе надо сжать кулаки с его футболкой и притянуть его ближе. Тянуть, пока ткань не порвется. Дергать его, притягивать, пока он не упрется тебе в живот, и ты не почувствуешь голод и сытость, отчаяние и удовлетворение, головокружение и землю под ногами.
Тебе надо это сделать, потому что уродство повсюду.
Потому что жизнь несправедлива.
Потому что мир — это серьезно испорченное место.
Это надо сделать, потому что красота существует, и она стоит каждой жертвы, которую мы приносим, чтобы овладеть ею.
Оно того стоит, даже если мы не сможем это сохранить.